Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860–1920-е годы

КРАСТИН. Вы знакомы с расколом теперешней Церкви?

ШЕИН. Очень мало.

КРАСТИН. Но слышали, интересовались им?

ШЕИН. Так, не особенно.

КРАСТИН. Разницу в направлении так называемой «Живой Церкви», которая обвиняет старую Церковь в контрреволюции, понимаете?

ШЕИН. Живую Церковь я знаю только одну, ту, о которой сказано: «Церковь Бога живаго — столп и утверждение истины».

КРАСТИН. Нет, я об этом не спрашиваю, здесь не проповедь. Я спрашиваю о реальном явлении жизни, я спрашиваю о реальной фракции Церкви, которая называется «Живой Церковью» и которую представляют Введенский, Боярский, Красницкий. Про это направление.

ШЕИН. Я с ним мало знаком.

КРАСТИН. Вы в Церковь пришли идейно. Вас должны бы, как человека с высшим образованием, сенатора…

ШЕИН. Я никогда не был сенатором.

КРАСТИН…члена Государственной думы, интересовать эти вопросы более глубоко.

ШЕИН. Церковь так богата разносторонней духовной жизнью, что можно найти в ней интерес и удовлетворение и вне вопросов церковно-общественной жизни. В Церкви есть огромная мистическая сила.

Крастин начал выходить из себя от злости. И было из-за чего: подсудимый не раскаивается, не дает возможностей суду уличить себя в совершенных преступлениях, не сваливает вину на других. Терпения больше не было разговаривать с ним — хоть оскорбить напоследок.

КРАСТИН. Чем вы объясните такое повальное вхождение и надевание ряс со стороны сенаторов, профессоров, студентов, инженеров, бывших адвокатов и так далее? Между прочим, это касается и вас.

ШЕИН. Это касается меня лично. Я скажу: это дело моей совести. Я в храме с детства служил, постоянно около Церкви вращался, с ней сроднился. Поэтому для меня это естественно.

Более никаких «обвинений» архимандриту Сергию предъявлено не было. Бесновались, украшая свои речи пышными революционными фразами, обвинители. Старались доказать кошмарный идиотизм обвинений защитники. Все зря — участь подсудимых была предрешена. Ревтрибунал — это вам не суд присяжных в царской России, который в свое время Ленин и его соратники клеймили позором за жестокость. Ревтрибунал не судил, а исполнял приказ вышестоящих советских учреждений. Так, только на основании вышеизложенного допроса, отца Сергия обвинили в том, что он входил в «активную группу, действовавшую под видом легальной организации правления приходов Православной Русской Церкви, принимал активное участие в совещаниях и собраниях означенной группы, в коих обсуждали и разрабатывали вопросы противодействия Советской власти в проведении декрета об изъятии церковных ценностей с целью возбуждения народных масс».

После вынесения приговора в своем последнем слове отец Сергий сказал, что он — монах, то есть человек, отрекшийся от собственной воли, всего себя посвятивший Богу и лишь слабая физическая нить связывает его с мирской жизнью. «Неужели же трибунал думает, что разрыв и этой последней нити может быть для меня страшен? Делайте свое дело. Я жалею вас и молюсь о вас».

Когда в ночь с 12 на 13 августа большевики «делали свое дело», архимандрит Сергий, стоя перед направленными на него винтовками, молился: «Прости им, Боже, не ведают бо, что творят».

По документам архива ФСБ РФ, следственное дело митрополита Вениамина (Казанского)

Послесловие