Повседневная жизнь русских щеголей и модниц

Как-то шили парадный колпак сыну ее Ивану Борисовичу, вероятно, сама Ульяна Михайловна выступала в роли модельера, а может быть, кто-то из домашних. Колпак надлежало украсить драгоценными камнями, коих под рукой не оказалось. То ли случай не подвернулся купить, то ли просто денег не было, хозяйка велела разорить собственные серьги с яхонтами и лалами, которые и украсили сыновний колпак.

А эти самые серьги без камней княгиня завещала своей будущей снохе. Но и колпак сына держала в поле своего зрения, жемчуг и камни с него завещала внучке Авдотье как «ожерельной жемчюг».

Сломала она и другие серьги, камни с них — яхонты и лалы — стали пуговицами ожерелья любимого сына Ивана. А то, что осталось от серег, завещала другой своей снохе, жене старшего сына Федора Борисовича.

Правда, сокровищница княгини не особенно оскудела, Ульяна Михайловна имела возможность любоваться своими золотыми обручами, и серьгами золотыми с яхонтами и лалами, и ожерельями, и монистами, и перстнями. Саженное жемчужное ожерелье вызывало восхищение не у одной завистницы. Его украшали четыре жемчужные пуговицы, пятнадцать позолоченных матовых пуговиц с небольшими жемчугами, четыре пуговичные жемчуга и три тысячи сто девяносто зерен жемчуга!

К старшему сыну ее Ивану Борисовичу перешли по наследству пояса, три обруча, мониста, один напалок и шесть перстней: два с перелефтью (разновидность халцедона), один — с чевцом и один — с яхонтом. Правда, как уже рассказывалось выше, князь большую часть вещей отдал в заклад, а потому не избежали этой участи и ювелирные изделия.

Князь умер молодым, так и не женившись, и эти сережки, что жене предназначались, и камни для них, он завещал своей племяннице.

Истории многих знатных фамилий знали финансовые взлеты и падения. Родительские состояния распродавались, пропадали в закладах, а порой возвращались к внукам и правнукам. До наших дней сохранилось не так много документов, позволяющих подробно рассказывать о том, как часто менялись владельцы тех или иных драгоценностей, часто ли их переделывали и о каких редкостях мечтали наши щеголи и модницы.

Глава 3 Несколько слов о косметике и парфюмерии

Наша фантазия и познания об одеждах и украшениях поможет нарисовать облик модного, щеголеватого человека того времени, нужно только соединить в единое сведения о цвете и рисунке тканей, покрое платья, форме и размерах украшений и т. п. И, уверяю вас, это очень непросто, несмотря на то, что исследователями все это подробно описано. Но еще труднее представить лица людей, живших в те далекие времена. Литературные памятники не изобилуют ни иллюстрациями, с точно воспроизведенной внешностью, ни рассказами о модных прическах и косметике — белилах и румянах.

Вот, например, фландрский рыцарь Гйльбер де Ланнуа, посетивший Новгород в 1413 году, обратил внимание лишь на прически местных жителей. Он писал, что «… женщины носят волоса, заплетенные в две косы, висящие сзади на спине, а мужчины — одну косу». В это же время в Пскове, по его словам, мужчины носили длинные волосы, распущенные по плечам, «… а женщины имели диадему на макушке, как у святых», имеется в виду девичий венок с зубцами.

Косметика то ли его не интересовала, то ли женщины ее не использовали, а может быть, использовали так, как и у него на родине, что, разумеется, не привлекло его внимания.

Не интересовала его и мода на бритье бород. Наши летописцы и художники миниатюристы отмечали, что мужчины отращивали бороды к тридцати годам. Князь Дмитрий Донской (1350–1389), черноволосый и светлоглазый, не носил бороды до двадцати девяти лет. Василий I, его сын, не отращивал ее до тридцати двух лет.

Конечно, в каждом правиле есть исключения, и князь волынский Владимир Васильевич (ум. в 1289), красивый, высокий, светловолосый и кудрявый, бороду свою брил, хотя тридцатилетний рубеж переступил. Составитель Ипатьевской летописи довольно подробно описывает его внешность: «Возрастом бе высок, плечима велик, лицем красен, волосы имея желты, кудрявы, бороду стригый…»

Немного свидетельств и о косметике того времени. Известно только, что женщины пользовались белилами и румянами, однако почти ничего не известно о том, насколько броско и ярко красились. Упоминал в XV веке о красящихся модницах (конечно, хитрых и коварных) составитель «Пчелы»: «Виденье женское — стрела есть. Беги повести (разговоров) женьских, яко хощеши целомудр быти, не дажь дерзновение тем зрети на тя. Преже (одни) глаголят тихо и очи долу имуть. Вторые — красятся паче меры и являются светли видом, и бровь взводят, и обращают (на себя) ся (свои) очи. И сим пленяюще тя в погыбель!»

Любопытно замечание «красятся паче меры», невольно напрашивается вывод о том, что были и такие, которые красились в разумных пределах, и не вызывали неодобрения. И хотя такое предположение вполне логично, оно, к сожалению, бездоказательно.