Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Материальный стимул также оказывал свое влияние, его никак нельзя списывать со счетов: на полученное денежное выражение премии можно было приобрести машину, внести пай в жилищный кооператив. Да мало ли на что можно потратить, – были бы деньги. В конце концов, ведь не все литераторы получали зарплату в редакциях журналов или находились на руководящей работе в Союзе писателей, сулившей приличный оклад. Как иронично высказался в своей поэме «За далью – даль» Александр Твардовский: «А нет – на должность с твердой ставкой в Союз писателей пойду…» Давид Самойлов очень рассчитывал получить Госпремию: «Это бы решило… финансовые проблемы и дало бы возможность года на два-три спокойно работать над прозой, не отвлекаясь на переводы», – рассказывал он Марку Харитонову, который 23 ноября 1987 года записал в дневнике: «Вдруг позвонил Давид Самойлов, позвал приехать. Я купил две бутылки “Напареули”, поехал… Хорошо выпили, Давид стал читать стихи из своей новой книги “Горсть”. Не знаю, какие стихи, но слушать их было счастьем: голос Давида, хмель в голове, присутствие поэзии, прекрасной поверх отдельных стихов или строк…»{395} В те дни Самойлов приехал в Москву «продвигать» издание своего двухтомника, говорил, «что его выдвинули на Госпремию на будущий год, и есть шансы, что дадут». И дали – в 1988-м, за книгу стихов «Голоса за холмами». Хотя еще летом предыдущего года он сомневался: «…Заполнял документы на Госпремию. Бесполезное занятие»{396}, – из дневника от 31 июля 1987 года.

Не менее весомой была и моральная сторона вопроса. Получить Государственную премию было почетно, и хотя сам лауреатский значок весил считаные граммы, но авторитет писателя вырастал несоизмеримо, особенно в борьбе с чиновничьим засильем, что подтверждает Василь Быков: «Премия не столь уж меня обрадовала, хотя, конечно, появилась надежда – может, теперь отцепятся? Разумеется, я не рассчитывал, что уж теперь мне будет разрешено писать всё. И так, как я захочу. Но всё же… Как всегда в таких случаях, премия порадовала друзей, но и прибавила завистников – тоже, кстати, из числа друзей… Тогда же, а может и раньше, отпали некоторые издательские проблемы: в Минске выпустили четырехтомное собрание сочинений, хотя и не включили в него “одиозные” повести “Мертвым не больно” и “Круглянский мост”. Чтобы не слишком фанаберился свежеиспеченный лауреат»{397}. И, конечно, с «Государыней» можно было рассчитывать на более высокий этаж в Доме творчества в Дубулты…

Весной 1969 года в центральных газетах были обнародованы имена очередных претендентов на соискание Государственных премий СССР. Состав подобрался пестрый: Фёдор Абрамов, Виктор Астафьев, а еще Семён Бабаевский, Всеволод Кочетов, Виль Липатов и два поэта. Абрамов в письме одному из адресатов назвал такую компанию «омерзительной», написав, что «надежд на получение премии у меня мало (увы, ее далеко не всегда дают за литературу)». Предчувствие не обмануло, в этот год Абрамов остался без премии. 10 ноября он отметил: «Премию не дали. Это надо было ожидать. Макогоненко по этому поводу мне прочитал целую лекцию. С чего дадут очернителю, автору “Нового мира”? Да ведь это признать правильность линии журнала, оправдать его. А кроме того – не забывай: премии – это бизнес… Я сказал Макогоненко: дескать, речь не обо мне. А вот почему старику Ч. не дали? Почему его-то обошли? Да и разве дело это – не заметить русской литературы за год? Макогоненко засмеялся и посоветовал мне родиться чукчей или киргизом. Только не русским…»{398}

Последнее замечание известного ленинградского литературоведа профессора Григория Макогоненко подтверждает уже ранее констатировавшийся в этой главе прискорбный факт о субъективности при выборе кандидатур премируемых писателей. Особенно дорога здесь его оценка премий как «бизнеса». А раз есть бизнес, значит, имеется и прибыль, и «бизнесмены»-писатели.

Вместо Фёдора Абрамова Госпремию получил украинский поэт Андрей Малышко (видать, спасибо Гончару!). «Схватка на заседании большая, – писал Абрамову Алексей Кондратович. – Итог: шесть на шесть. Не хватило одного голоса для перевеса…» Перевес в пользу Малышко обеспечил работник ЦК КПСС, заваливший Абрамова следующей характеристикой: «У Абрамова тьма в романе такая, что ее можно ножом, как повидло, резать»{399}. Какое образное сравнение! В ЦК тоже творческих людей хватало, готовых намазать это самое «повидло» на черствый хлеб искусства…

Зато через шесть лет, в 1975-м, все прошло без сучка без задоринки, за премию проголосовали единогласно (вероятно, всем более или менее значимым поэтам из Киева ее уже вручили – в тот же год премию получил и Борис Олейник).

24 октября 1975 года Фёдор Александрович отметил:

«…Борьба была великая… Счастлив ли я? Не вышибло ли ум от радости? Нет. Довольно спокойно все принимаю, хотя премия – событие. Ведь это что же? Критическое направление в литературе утверждается. И еще мне приятно: не будет стыда перед земляками. Выводы: