Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

В тяжелые для себя дни в гости к Александру Трифоновичу решилась зайти Инна Лиснянская, ее очень тяготило, что «на секретариате, где заочно исключали, присутствовал Твардовский и проголосовал, поверил клевете». Так совпало, что семья Лиснянской нашла приют в захолустной избе, неподалеку от дачи Твардовского: «Я искала не защиты и не восстановления в писательских рядах. Мне хотелось только одного – чтобы мне поверили, и главное, почему-то, чтобы – Твардовский». Направляясь к Александру Трифоновичу без предупреждения, Инна Львовна «шла и думала – теперь у меня такая серьезная причина, что не грех заявиться даже и на дачу. Дверь мне открыл сам Твардовский так, словно меня ожидал, и указал, по-моему, на деревянную лесенку, ведущую в его небольшой, скромный кабинет… Запомнился только простой письменный стол и остро-внимательные, вопрошающие, выжидающие, но не подбадривающие, блекло-голубые глаза Твардовского: “Садитесь, я вас слушаю”. От Твардовского веяло такой строго-нравственной опрятностью, что я не посмела сказать то, зачем шла, словно даже правда о грязной клевете может его испачкать, вывалять в той канаве, в которой я не валялась. И я забормотала, мол, пришла к нему, потому что меня не печатают: “То есть что значит, не печатают? Я вас ежегодно печатаю. И за этим вы пришли ко мне сюда?”»{622}. Диалог оказался коротким.

В конце 1950-х годов Александр Трифонович часто думает – куда переехать из Внукова, советуется с женой Марией Илларионовной: «Город подходит вплотную, под крышей уже корпуса больницы – пренеприятнейшее соседство и т. п.». Литфонд предлагает в качестве варианта дачу бывшего сталинского министра с «забором типа НКВД». Но для Александра Трифоновича это не подходит: «Что я буду делать на этом готовом, оборудованном министерском лоне подмосковной природы. Там уже и пня одного не найти, чтобы выкорчевать, куста, чтобы вырубить, сажать уже некуда, дорожки, клумбы». Предчувствие не обмануло Александра Трифоновича – забор и вправду был «типа НКВД»: ее бывший хозяин долгое время был заместителем наркома внутренних дел Берии. Да и сам дом, видать, строили заключенные. Следовательно, дача была не самой плохой.

Много вариантов пересмотрели Твардовские, то одно не устраивает, то другое. 3 мая 1961 года: «Вчерашняя поездка в Пахру, осмотр дачи – какой уж по счету! <…> Опять то же самое: нужно что-то достраивать, дело затяжное, а в смысле сада и т. п. – почти все сначала…»{623} Но Внуково, похоже, не отпускает. 19 октября 1962 года – просмотр дачи Исаевых, там же, в Пахре. 8 декабря 1963 года еще один вариант: «Маша приехала в Пахру смотреть дачу вдовы Дыховичной. Это которая уже по счету из осмотренных нами в Пахре! Возможен и внутривнуковский вариант: дача Утёсова – большая, одна из роскошнейших… Внешним образом из этой кучи-малой не уйти иначе, как в “коттедж” по шолоховскому проекту, что куда еще стыдней»{624}. Стыдом Александр Трифонович мерил не только свои, но и чужие поступки. Сделать так, а не иначе, сказать то, что думаешь, а не то, что требуют от тебя. А по-другому нельзя, потому что стыдно. А многие стыд позабыли.

Эпопея с выбором дачи Александром Трифоновичем напомнила другую историю – покупку в 1882 году Львом Николаевичем Толстым усадьбы в Москве, где он мог бы поселиться на постоянное жительство со всей семьей. Писатель искал в Первопрестольной не дом, а кусочек Ясной Поляны – единственного места на земле, где он чувствовал себя дома. «Мне дом не нужен; покажите мне сад» – эту фразу Толстого запомнила владелица усадьбы в Долгохамовническом переулке{625}. И Толстому показали то, что он хотел увидеть. Кущи фруктовых деревьев и ягодных кустов, столетняя липовая аллея, курган, окруженный тропинками, колодец с родниковой водой, беседка. «Густо, как в тайге», – подытожил писатель. А сам дом стоял на отшибе этой «тайги», окнами на дорогу. И не было в нем никаких чудес цивилизации – электричества, водопровода, канализации. Но Толстого эти подробности мало интересовали, главное – сад…

Подбирать дачи в Пахре можно было всю оставшуюся жизнь, это ведь не просто поселок, а Малая советская энциклопедия. Тут что не участок – то славная биография. Пахра (или как часто называли этот поселок Красная Пахра) на самом деле была дачным кооперативом «Советский писатель», созданным согласно подписанному Сталиным решению Совета министров СССР от 2 августа 1948 года «О выделении Союзу советских писателей СССР земельного участка площадью 25 га в квартале № 80 Десеневского лесничества Краснопахорского лесхоза»{626}. Вероятно, если бы дачи раздавали в качестве подарка (как переделкинские), от желающих отбою бы не было. Но в том-то и дело, что здесь требовалось вносить первый взнос. И потому к 1952 году первых дачников набралось меньше двух десятков человек, должных заплатить четыре тысячи рублей – вступительный пай. Первопроходцами выступили Константин Симонов, Михаил Матусовский, Маргарита Алигер, Семён Кирсанов, Иосиф Прут (возглавивший правление кооператива) и др.