Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

К концу литературной карьеры Лев Романович мог похвастаться не одним томом незатейливых сочинений: «Записки следователя», «Военная тайна», выходивших огромными тиражами. Тертый калач, Шейнин стал весомой фигурой в Союзе писателей, большое влияние обрел он и на киностудии «Мосфильм», получив должность главного редактора, заседал он и в худсовете Министерства культуры СССР. Ушел из жизни в 1967 году, похоронен на Новодевичьем. Благодарен Шейнину (как участнику Нюрнбергского процесса) за помощь Юлиан Семёнов: «Его рассказы о Геринге и Гессе отличались точностью, он много раз говорил с Герингом, и тот поведал ему целый ряд историй, ранее никому не известных»{636}.

Интересная жизнь была у членов кооператива. Чем они только не занимались, а вот полностью абстрагироваться от советской действительности с ее бытовыми склоками и крикливыми собраниями соседей не могли. Когда в середине 1970-х годов правление ДСК возглавил Юрий Нагибин, он сразу же под предлогом ремонта дороги закрыл шлагбаумом сквозной проезд в соседний дом отдыха: чтобы укоротить порядком поднадоевший поток «чужих» автомобилей. Скандал был неизбежен и жалобы автомобилистов достигли Союза писателей, откуда немедля для разбирательства прибыл оргсекретарь Виктор Ильин. На борьбу с шлагбаумом собрался даже партийный актив поселка. В итоге дорогу вновь открыли.

Удивительно, как вообще Юрий Маркович Нагибин с его антисоветским аристократизмом согласился руководить дачным кооперативом. В Красной Пахре он жил не в сборном домике, а в каменном, благо, что на заработанные своим собственным писательским трудом деньги он мог себе это позволить. На даче он тоже писал дневник. 2 октября 1968 года: «Сегодня снегопад сочетался с листопадом. Казалось, что падают снежинки – белые, желтые, красные. Снега было больше, чем листьев, и потому он подчинил их себе. Хорошо было в лесу: мощный шум, осиновые, вишневого цвета листья под ногой, распахнувшиеся во все стороны коридоры. <…> Я шел, подводя итоги своей жизни, и неожиданно остался доволен ею. В наше чудовищное время я жил почти как хотел, это, конечно, чудо. И грех мне сетовать на малые неудачи. Надо окончательно изгнать беса мелкой суеты из души и доживать свой, теперь уже недолгий, век величаво, как екатерининский вельможа. Наши скромные пахринские небеса ничуть не хуже “пленительного неба Сицилии”. Есть еще тяга к сочинительству, живы родители, есть два-три милых лица и даже подумать есть о ком. Чем не жизнь?..»{637}

Про пленительное небо Сицилии – это цитата из Николая Некрасова, «Размышления у парадного подъезда». Надо думать, что стихотворение это по понятным причинам было весьма любимо Юрием Марковичем. Что касается упомянутых родителей, то здесь также все непросто. Мама – Ксения Алексеевна – родила будущего писателя от дворянина и белогвардейца Кирилла Александровича Нагибина, погибшего в 1920 году. Воспитывал Юрия другой отец – Марк Яковлевич Левенталь, которому Нагибин был «обязан намного больше, чем случайно зачавшему меня “другу русских мужиков”». Левенталь умер в заключении в 1952 году. Наконец, третий отец писателя, а правильнее сказать, второй отчим Яков Семёнович Рыкачёв и жил с ним вместе, в том числе и на даче в Пахре. Юрий Маркович к нему также очень хорошо относился.

Трудно представить Нагибина с тачкой на грядках – его, сибарита, любителя жизни во всех ее проявлениях. В ресторане «Националь» или в «Метрополе» – пожалуйста, а вот с тачкой – только во сне. Слишком широко жил Юрий Маркович, да он и сам себя так аттестовал: «Жил я размашисто, сволочь такая!» «Волга» с личным шофером, коттедж в Красной Пахре. А какие здесь устраивались пиршества… «Мы сидим на его даче за столом. Какой-то праздник. <…> За столом все жены Юрия Марковича, их штук пять. Здесь же последняя жена Беллочка. Она создала красивые бутерброды, сверху каждого – зеленый кружок свежего огурца… Вокруг стола бродит породистая собака. Ей дают бутерброд, но чаще она берет его сама прямо с тарелки, не дожидаясь подачки»{638}, – из воспоминаний Виктории Токаревой.