Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

В эти годы Бродский, уже вернувшийся из ссылки (Ахматова изобретательно сказала про этот период его жизни: «Он сейчас пересыпает зерно»), много работает, в том числе над поэмой «Горбунов и Горчаков». Впрочем, слово «работает» употребляется здесь с большой долей условности – насколько это вообще было возможно для литератора, не являющегося членом Союза писателей. Зарабатывал тем, что могло случайно подвернуться – переводы, внештатное рецензирование и прочая «халтура». Одновременно растет его популярность и за рубежом, и в самиздате.

В начале 1960-х годов в поселке дали участок Даниилу Гранину, автору уже известных романов «Искатели» и «Иду на грозу». «Жена предложила потратить гонорар на дачу в Комарово. Построить дом – решение непростое, прежде всего психологически. Но, слава богу, она настояла, сама взялась за дело и соорудила из финского стандартного домика дачу с мансардой»{659}, – вспоминал Даниил Александрович. О чем речь? В основном домики, продаваемые простым советским дачникам, были щитовыми, их называли «финскими» – дощатый каркас, обитый фанерой, утеплителем служили опилки или сухой торф. Полезная площадь такого дома составляла чуть более 20 квадратных метров. Надо было еще умудриться сделать из этого «дома» уютное прибежище для писателя. Так что Даниилу Александровичу очень повезло с женой…

Ну и пусть финский домик, все равно, что щитовой, не это главное, ибо «Комарово – единственный своего рода заповедник, где собралось все лучшее, что было в Ленинграде, в его науке и культуре. Общение летнее. Зимой, в городе, общение совсем другое, забитое делами, расписаниями. Работалось здесь хорошо. Для меня пейзаж Комарово – напоминание детства, которое прошло в новгородских, псковских лесах, в борах… Из Комарово мы с женой по всему Карельскому перешейку носились. Где-нибудь в Сиверской больше и полей, и лугов. Там ляжешь в поле, смотришь на небо… В Комарово неба мало, хотя больше, чем в городе. Зато есть залив… Но если говорить о работе – это вещи необязательные. Для того чтобы работать, нет надобности попасть в какое-то любимое место… Чтобы начать работать, для этого нужно просто намолить тишину и одиночество. А есть писатели, которые работают на ходу. А есть писатели, которым нужно одиночество, возможность сосредоточиться, не отвлекаться. У каждого свой процесс погружения»{660}.

Дача Гранина находилась неподалеку от «будки» Ахматовой. Как-то к нему приехали в гости коллеги из Чехословакии. После обильного стола, узнав, что рядом живет сама Ахматова, чешские литераторы уломали хозяина познакомить их с легендарной поэтессой. Даниил Александрович поначалу отнекивался, но в конце концов сдался: «Телефонов не было. Я уступил, поскольку мы все четверо были уже за пределами учтивости… Застали мы ее, конечно, неожиданно, не в лучшую для нее минуту, она гостей не ждала, была в заношенном халате, с неубранными волосами. Они увидели старую женщину, в этой жалкой дощатой даче, драная мебель, драное кресло… Но ничего этого они не заметили, а при виде ее упали на колени, произошло это у них непроизвольно, все трое упали и поползли к ней на коленях к ее руке. То, что они так сделали, для меня это было понятно, это было преклонение их, писателей, перед великим поэтом, но то, как она это приняла, восхитило. Она приняла их коленопреклоненность словно так надо, благосклонно, как императрица»{661}.

Занимательно проводили время комаровцы (или комаровчане?). То придет к Гранину академик Виктор Жирмунский: «Данила, а не раздавить ли нам “малыша”?» Попробуй скажи нынче такое, не так поймут люди. «Малышом» советские академики прозвали бутылку емкостью в четверть литра. А простой народ звал ее «мерзавчиком» или «чекушкой». Гранин благородно делил «малыша» поровну: себе – 100 граммов, Жирмунскому – 150. И по праву: он ведь академик! После опустошения «малыша» Жирмунского тянуло на разговор: «Он был эрудит, умница, и было удовольствие слушать его рассказы. Он был слишком порядочный человек, поэтому ему доставалось от всякого рода проходимцев, которых много было в то время среди литературоведов, особенно в тогдашнем Пушкинском доме»{662}. Надо думать, жена эрудированного академика никак не могла взять в толк: где это ее муж успел перехватить? Неужели по дороге на дачу?