Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Аркадий Михайлович, впоследствии ставший одним из руководителей шахматного клуба ЦДЛ, называет ЦДЛ «островом свободы». Если в центре Москвы и появился такой необычный остров, то случилось это как раз в оттепельный период, начавшийся в том числе и с публикации романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» в августе 1956 года в «Новом мире». Роман стал явлением в советской литературе на фоне набившей оскомину сталинской лауреатской «классики». Журнал раздирали на куски: те, кому не терпелось прочитать, и те, кто надеялся отправить автора вслед за его героем в лагерь, на лесоповал. Обсуждение романа в ЦДЛ превратилось в столпотворение: он был взят в осаду читателями, пытавшимися прорваться в здание. Но куда-там: даже редакция «Нового мира» пробиралась через черный ход. Конная милиция с трудом сдерживала толпу. Самого Дудинцева тоже не хотели пускать – хорошо, что в кармане нашелся его писательский билет. Автора внесли в зал чуть ли не на руках. Все это происходило на глазах у Натальи Бианки, свидетельствовавшей, что «заголовок романа… придумал Б. Закс (завотделом прозы «Нового мира». – А. В.)». Редакция не представляла такой реакции общества, но самое важное, что роман вышел вовремя: «Успех был настолько ошеломляющим, что сбил с ног нашего героя и он поверил, что родился новый Толстой»{676}.

Речь Паустовского на обсуждении в ЦДЛ своей откровенностью и смелостью отрезвила многих – не менее сильно, чем сам роман. Константин Георгиевич говорил «полным голосом» и «без обиняков». Текст речи в самиздате ходил по рукам. Именно тогда писатель и сказал, что «совесть писателя должна быть в полной мере совестью народа». По мнению Паустовского, «Дудинцев вызвал огромную тревогу, которая существует в каждом из нас. Тревогу за моральный облик человека, за его чистоту, за нашу культуру… Книга Дудинцева – это беспощадная правда, которая единственно нужна народу на его трудном пути к новому общественному строю. Книга Дудинцева – это очень серьезное предупреждение: Дроздовы (фамилия отрицательного героя романа. – А. В.) не уменьшились, они существуют»{677}.

Далее Константин Георгиевич рассказал о своем заграничном путешествии на теплоходе «Победа», где он воочию наблюдал таких вот персонажей, поразивших его своим чванством и фанаберией:

«Я говорю о тревоге, которая пронизывает каждого из нас, которая пронизывает Дудинцева. Где корни этой тревоги? Почему так встревожен Дудинцев, безусловно человек большого мужества, большой совести? Дело в том, что в нашей стране безнаказанно существует, даже, в некоторой степени, процветает новая каста обывателей. Это новое племя хищников и собственников, не имеющих ничего общего ни с революцией, ни с нашей страной, ни с социализмом. Эти циники и мракобесы, не боясь и не стесняясь никого, на той же “Победе” вели совершенно погромные антисемитские речи. Таких Дроздовых тысячи, и не надо закрывать глаза…

Откуда это взялось? Откуда эти разговоры о низкопоклонстве? Откуда эти рвачи и предатели, считающие себя вправе говорить от имени народа, который они в сущности презирают и ненавидят, но продолжают говорить от его имени. Они не знают мнения народа, но они – любой из Дроздовых – могут совершенно свободно выйти на трибуну и сказать, что и как думает народ… Откуда они явились? Это – последствия культа личности, причем этот термин я считаю деликатным. Это темная опара, на которой взошли эти люди, начиная с 1937 года. Обстановка приучила их смотреть на народ, как на навоз…»{678}

Речь Паустовского не потеряла своей злободневности и сегодня.

Среди тех, кто слушал Константина Георгиевича, были самые разные писатели – и циники, и мракобесы, и герои, и просто порядочные люди, волей советской власти объединенные членством в одном творческом союзе. Это-то и приводило к неизбежным стычкам между литераторами, вынужденными навещать один-единственный ЦДЛ, а не, допустим, два: если ты убежденный монархист – ходи, например, на Малую Никитскую, если шестидесятник – открывай дверь на соседней улице.

О том, как ЦДЛ мог всего лишь за один вечер рассорить писателей, превратив вчерашних друзей в непримиримых врагов, свидетельствует такой случай. «Я, – вспоминает Иван Стаднюк, – сидел за одним столом с Владимиром Солоухиным, Михаилом Бубенновым. И еще кто-то составлял нашу компанию. Почему-то завязался разговор о художественном фильме “Чапаев”, и Владимир Солоухин вдруг сказал: “Когда я смотрю, как чапаевская Анка расстреливает из пулемета стройные цепи каппелевцев, у меня сердце обливается кровью. Ведь она расстреливает цвет русской нации…” Михаил Бубеннов вдруг вскочил на ноги и, заорав на Солоухина: “Подлец!”, схватил его за грудки… Я, применив силу, разнял дерущихся»{679}.