Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Если бы Рубцов был хотя бы выпускником Литинститута – тогда еще официантке Клаве можно было бы войти в его положение, но пока-то он еще студент, которого весной 1964 года дважды выводили из ЦДЛ в состоянии крайнего подпития. То есть пьет он явно не по рангу – так можно охарактеризовать отношение опытных сотрудников ресторана, на этот раз отыгравшихся на Рубцове по полной программе. Докладные записки на студента не писал разве что ленивый гардеробщик ЦДЛ. Вот и помощник директора ЦДЛ Сорочинский требует от самого директора «тов. Филиппова Б. М.» принять соответствующие меры к «известному по своему скандальному поведению в ЦДЛ студенту Рубцову Н. М.». Сам виновник оправдывал свое поведение в объяснительной записке от 18 июня следующим образом: «Неделю назад я зашел в ЦДЛ с намерением отдохнуть после экзамена, посмотреть кино, почитать. Но я допустил серьезную ошибку: на несколько минут решил зайти в буфет ЦДЛ, и в результате к концу вечера оказался в нетрезвом состоянии. Работниками милиции у меня был взят студенческий билет».

А теперь представим, что вместо Рубцова напился некий большой советский поэт. Как тогда с ним поступили бы стражи ЦДЛ? Владимир Солоухин рассказывает: «Свалился в конце вечера Светлов в ЦДЛ, уснул в кресле в фойе, а ЦДЛ пора закрывать. Сейчас Роза Яковлевна или Эстезия Петровна звонят и вызывают такси. Бережно усаживают Светлова, говорят водителю адрес, либо вызывают по телефону жену, сына, а то и сами проводят домой. Шито-крыто. Уснул в таком же положении Вася Фёдоров, а ЦДЛ пора закрывать. Куда звонят Роза Яковлевна и Эстезия Петровна? Может быть, жене Васи Фёдорова Ларе? О, нет. Они звонят в вытрезвитель. А в вытрезвителе Вася Фёдоров очнется, будет противодействовать, выкрикивать разные слова, ему там наподдадут, а он даст сдачи. И вот Светлов – скромный поэт, певец Гражданской войны, а Вася Фёдоров – пьяница и буян»{683}.

Так обычный для ЦДЛ случай с Рубцовым раздули как из мухи слона. В итоге в недрах дирекции Литературного института родилась следующая резолюция:

«За систематическое появление в нетрезвом виде в ЦДЛ отчислить из числа студентов очного отделения».

Зачем вообще сдался этот институт архангельскому самородку Рубцову? Да и ЦДЛ не был для него родным домом, куда уютнее он чувствовал себя в общежитии в компании Инны Лиснянской, для которой он остался в памяти как «щуплый, лысоватенький, чистый поэт Рубцов, пивший у меня чай с соленым огурцом». Оба писали стихи, были гонимы и хорошо понимали друг друга, обсуждая проблемы философского порядка: «И лишь в общежитии, где мы иногда расслаблялись с Рубцовым за чекушкой, я несколько успокаивалась и горячечно доказывала, что случай играет большую роль». На что Николай Рубцов отвечал: «Цепь нелепых случаев – и есть судьба». И разговоры продолжались: «Рубцов слушал внимательно, даже не перебивал, поднося ко рту стакан: “Поехали!” Я [успокаивалась] от того, что голос мой не замерзает и не дрожит»{684}, – вспоминала Инна Львовна Лиснянская.

Что касается Василия Фёдорова, то драку в ЦДЛ между ним и другим поэтом – Владимиром Павлиновым подробно описал в своих мемуарах Геннадий Красухин: «Павлинов ударил Фёдорова в лицо с такой силой, что тот покатился по залу и недвижно затих у чьих-то ног. На Павлинове повисло несколько официантов, он их стряхнул, они снова пытались повиснуть на нем. Вызвали милицию. Вызвали “скорую”. Фёдорова увезли. Павлинова и Жигулина увели и почти ночь продержали за решеткой»{685}. Анатолий Жигулин на беду оказался в тот вечер рядом.

А обеды и ужины в ресторане оканчивались непредсказуемо не только для студентов, но и полноправных членов Союза писателей. Например, в 1962 году откушавшие литераторы надумали… ехать на Кубу. Ну не устраивал их свой московский «остров свободы» – захотелось к Фиделю Кастро в гости, на подмогу. В тот вечер за одним столом судьба свела Евгения Евтушенко, Владимира Солоухина, Инну Гофф и Константина Ваншенкина. Сидели хорошо. Выпили изрядно, потому и трудно установить теперь, кому первому пришла в голову идея записаться добровольцами, чтобы защищать кубинскую революцию.

«Выпили еще, – припоминает один из ужинавших, – за успех нашего дела и отправились дружно в соседнее почтовое отделение Г-69 по улице Воровского. Солоухин заполнял телеграфный бланк, остальные подсказывали. “Дорогой Никита Сергеевич”… Вариантов было много, он вставлял, зачеркивал. Инну, как женщину, не включили, оставили у очага. Наконец подали бланк в окошко.

– А намарали-то! – сказала приемщица.

– Вы посмотрите – кому! – бросил в нее свое оканье Солоухин.

Она небрежно ответствовала:

– Да вижу, вижу…»{686}