Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Фурцева попросила налить и ей. «Рождественский осторожно нацедил в кружку несколько капель водки. Фурцева молча наклонила бутылку и наполнила кружку до половины, пригнувшись, выпила, отломила кусочек хлеба, понюхала и, кивнув головой, вернулась на свое место. Разинув рты, все мы смотрели ей вслед. Нельзя было не заметить, что выпила она полкружки водки спокойно и равнодушно, как выпивают стакан воды. Незачем скрывать, что в ту пору любили посплетничать насчет пристрастия Фурцевой к крепким напиткам. Но этого, на мой взгляд, не было. Была, скорее, необходимая разрядка от бесчисленных обступавших ее проблем, забот и интриг. Возможно, что иногда и требовалась несколько повышенная доза»{713} – так описывал этот эпизод Борис Ефимов. А ведь и правда – разве это пьянство? Простая разрядка… мировой напряженности. А про водку хорошо написал Нагибин: «…Когда мы наливали морды водкой в ЦДЛ» – дневник от 23 апреля 1969 года.

В феврале 1976 года в ЦДЛ собрались делегаты очередного писательского съезда, вел собрание Константин Симонов. Был на том вечере и Олесь Гончар, 7 февраля он отметил в дневнике: «Задумана встреча как вечер поэзии и юмора, но что это за поэзия, за юмор… Откуда, почему такой примитив, здрибненость (так у автора. – А. В.), пошлость? Поэзия коктебельского пляжа. Даже “хохмачи” перевелись, остроумие стало дешевое, базарное, а сверкали тут остроты Светлова, Шкловского, читал здесь когда Заболоцкий… Чувствуется отсутствие эталона, критерия, а вместе с ними – и совести. Не стало Твардовского, отошел где-то в тень Леонов. И на трибуне раскормленная Барто со своим детским чириканием, тужится Долматовский, то выкрикивает барабанное Ошанин… Председательствующий удовлетворен уровнем вечера. На трибуне Евтушенко, а зал – полупустой. В чем дело? Нет, с нами же “что-то происходит”, как говорил покойный Шукшин. Самодовольные, духовно сытые, разъевшиеся в Малеевках и Дубултах. И такие же безголосые куцые песни на их тексты, песни непременно под “русское”… А где же русская великая поэзия? Упоминается певучий Прокофьев, Корнилов, – и где же хоть Егор Исаев? Чувствуется, что здесь цепь замкнута, сюда посторонних не подпускают, молодых российских поэтов и близко нет. Но они где-то есть? С блеском – как всегда – выступил Расул. Кажется, настоящая поэзия переместилась в аулы, отошла на окраины… На этом ЦДЛовском фоне еще больше вырастают Драч, Олейник, у нас, слава богу, процесс измельчания, опошления муз еще не зашел так далеко. Но то, что происходит здесь, для нас должно стать уроком и предостережением. И странно, что этот несчастный, провинциальной нищеты вечер многим нравится. Повеселились, отдохнули, а что было глубокого, высокохудожественного-то, может, так и надо? Председатель призвал спуститься в ресторан»{714}. Мнение Гончара довольно показательно и отражает точку зрения писателей, заглядывающих в ЦДЛ изредка и совершенно по-другому к нему относившихся, нежели москвичи.

В этой связи представляется интересным точка зрения костромича Игоря Дедкова, также нечасто посещавшего ЦДЛ, но запомнившего, как «в ресторане ЦДЛ Золотусский потерял кошелек, мы все участвовали в поисках, но напрасно… К поискам была привлечена официантка, и конца им не было видно», – запись в дневнике от 28 мая 1985 года{715}. Однажды (а точнее 30 сентября 1980 года) Дедкову открылось «печальное знание», заключавшееся в следующем: «Московские нравы (литературные) разрушают литературу; вокруг нее оживление, как возле кормушки, родственные и приятельские связи значат недопустимо много; образуется клан, и ему соответствует особая атмосфера: провинциалам в ней трудно дышать, им там стараются не оставлять места: все должно быть распределено среди своих…»{716} Гончар и Дедков – совсем разные люди и литераторы, но насколько же созвучны их голоса.

Провинциалов в ЦДЛ не жаловали. Феликс Кузнецов уверяет нас: «Помню, как на моих глазах в ЦДЛ не пускали молодого прозаика Валентина Распутина. Я уходил из ЦДЛ и увидел в дверях растерянного, точнее, озадаченного Валентина Григорьевича и перегородившую ему путь администраторшу ЦДЛ знаменитую Эстезию Петровну, которая долго не могла мне поверить, что Валентин Распутин – гордость нашей литературы, большой русский писатель»{717}. Кузнецов зря говорить не будет, недаром ведь руководил писателями-москвичами.