Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Каждый из читателей может выбрать любую из понравившихся ему версий произошедшей забавной истории. Как говорится, прочитайте эти два рассказика и найдите десять отличий. Первое отличие, что видится невооруженным глазом – Прут говорит, что Олсуфьева приезжала еще при Фадееве, а Вознесенский описывает более поздние времена. Один пишет о втором этаже, другой о первом. Но главное, читатели могут поверить тому, что им больше по сердцу. А я скажу так: приезжала Олсуфьева в СССР, это точно известно. И неоднократно. И встречала ее в ЦДЛ делегация писателей, а не кто-то один. Сначала они посидели-погудели, а затем все вместе пошли партком смотреть. Видать, набрались они порядочно, потому и не могут до сих пор в своих мемуарах к общему знаменателю прийти: кто первым графиню к заветной двери подвел. А у нее уже, как у главного арбитра, и не спросишь… А человеком Мария Васильевна была замечательным и переводчиком прекрасным. Перевела, например, «Архипелаг ГУЛаг» и много других интересных книг. А в 1975 году в качестве переводчицы Елены Боннер присутствовала на вручении Нобелевской премии академику Андрею Сахарову (самого лауреата в Осло не отпустили). И в ЦДЛ графиня бывала не раз.

Александр Городницкий с трепетом вспоминает, как впервые оказался в стенах писательского клуба на Герцена (так называлась Большая Никитская во времена соцреализма): «ЦДЛ. Сложный круг воспоминаний связывает меня с этой короткой аббревиатурой. Практически никогда не требовавшей расшифровки и разворота в несклепистое и малопонятное название “Центральный дом литераторов”. Каких литераторов? Оказывается, только тех, кто мог предъявить на входе членский билет Союза писателей СССР, ярко-красную (чтобы не усомнились в партийной принадлежности) книжицу с золотым орденом Ленина, напоминающую “гебешное” удостоверение. Значит, и не литераторов это дом, а только тех, кто “в законе” – членов ССП. Совсем другое дело “ЦДЛ” – символ бурной и таинственной литературной жизни шестидесятых годов, подлинный ее центр, манивший нас, провинциальных питерских юнцов своей недоступностью. Помню отчетливо, как был потрясен я, робкий неофит, обманным путем с большими сложностями проведенный в первый раз в шумное, витающее в густых облаках табачного дыма, кафе с цветными стенами, увенчанными многочисленными шаржами и автографами многочисленных знаменитостей»{706}.

Автографов на стенах ресторана ЦДЛ было густо. И если в обычном советском ресторане попытку оставить на стене надпись типа «Ося и Киса были здесь» расценивалась как хулиганская выходка, то здесь – пиши на здоровье! Пестрый зал потому и назывался, что был украшен заповедями: «Съев блюдо из 8-ми миног, не мни, что съеден осьминог!»; «Если тебе надоел ЦДЛ, значит, и ты ему надоел!»; «О, молодые, будьте стойки при виде ресторанной стойки»; «Средь индюков и аллигаторов приятно видеть литераторов»; «Я сегодня, ев тушенку, вспоминал про Евтушенку» и т. д. Авторы приведенных афоризмов – благодарные и объевшиеся писатели.

Попадали в ЦДЛ разными путями, те, кто не имел заветного удостоверения, но обладая стройной фигурой, могли бы пролезть через форточку в туалете, а наиболее важные персоны – по подземному переходу. «В Союзе писателей из Дома Ростовых был прорыт подземный ход в Дом литераторов, чтобы руководству не надо было идти двором, зимой надевать шубу, шапку, а прямо под домом пройти в ресторан или – в президиум. Но когда подземный ход оборудовали и выложили кафелем, разделение по рангам продвинулось дальше, и обедать было уже приятней в своем кругу… Так вот ход прорыли и оборудовали, но еще под главным кабинетом, где Горький когда-то сиживал, где стены увешаны дареными коврами от всех республик, устроили под ним в полуподвале отдельный кабинет с маленькой кухней: для, как выражаются в таких случаях, “узкого круга лиц”. Туда я тоже стал приезжать иной раз, чтобы за обедом, среди разговора, решить какое-нибудь дело для журнала»{707}, – утверждал Георгий Бакланов.

Кстати, номенклатура здесь также соблюдалась. Андрей Яхонтов, чья матушка трудилась в ЦДЛ, вспоминал золотые времена:

«Мне повезло: моя мама работала в этом святилище. Приходя к ней, я мог (беспрепятственно!) бывать на кинопросмотрах (а фильмы крутили такие, какие не позволял себе демонстрировать даже Дом кино), иногда удавалось нагрянуть в буфет, в знаменитый Пестрый зал… Рано утром 31 декабря мама уезжала на работу. На ней лежала ответственность за встречу писательского Нового года. Это было чрезвычайно ответственное, почти государственного значения дело. Мама наблюдала за расстановкой столов. Для именитых и обласканных властью – в Дубовом зале; для тех, кто не снискал высоких почестей, чинов и наград, – в Пестром зальчике; для рядовых членов СП – в фойе… Но и в фойе протыриться было нешуточно сложно. Однажды на встрече Старого Нового года именно в фойе пировал, как простой смертный, сын Юрия Андропова, тогдашнего всемогущего руководителя КГБ, – я видел его своими глазами, поскольку оказался за соседним столиком.