Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Кстати, о депутатах Верховного Совета, но не настоящих, а мнимых. Однажды в Центральном доме литераторов разбиралась жалоба на Алексея Фатьянова, оказывается, он вместе с композитором Василием Соловьевым-Седым (его соавтором) «гоняли по гостинице “Гранд-отель” каких-то восточноазиатских дипломатов. Фатьянов при этом кричал: “Я депутат Верховного Совета!”» – так рассказывает участник обсуждения Константин Ваншенкин, предложивший действительно выдвинуть Фатьянова в союзный парламент. Но почему-то депутатом в этом талантливом тандеме Фатьянов – Соловьев-Седой был только Василий Павлович, хотя Алексей Фатьянов, чьи песни стали народными, также был достоин такой чести не меньше.

Жалоб на поэта-гуляку Фатьянова присылали много, хоть отдельную папку заводи: «В Секретариат Союза писателей регулярно поступали милицейские протоколы о подвигах наших, главным образом, стихотворцев. Наказывали провинившихся отлучением от писательского клуба (на три или шесть месяцев), что воспринималось как суровая кара. Однажды в бюро секции поэтов была передана из секретариата очередная жалоба на Фатьянова. В ней фигурировал не только Алёша, но и композитор Сигизмунд Кац»{701}.

Рассказ этот очень похож на байку, не напиши об этой истории человек, который слышал содержание жалобы своими ушами – Константин Ваншенкин. Это никакая не байка, а чистая правда: «В письме сообщалось, что Фатьянов и Кац, будучи на выступлениях, жили в лучшей гостинице города, в номере люкс. В той же гостинице остановился женский народный хор. Московские гастролеры пригласили молодых певиц к себе и стали, как говорилось в жалобе, их… купать… Далее: в гостинице была неожиданно отключена вода, певицы в неустановленный момент удалились. Потом вода опять пошла, затопила ванную, следом – спальню, начала просачиваться вниз, портя старую купеческую лепнину. Им звонили, стучали – безрезультатно. Взломавшим тяжелые дубовые двери предстала такая картина: безмятежно спящие постояльцы плыли по комнате на своих широких деревянных кроватях»{702}. Закончилось чтение общим смехом – Алексея Фатьянова оправдали.

Сочинение писателями мифов и легенд, преувеличение и даже приукрашивание действительности – тоже часть их повседневной жизни. И ставить им в вину это несправедливо, ибо сказка – лишь один из многих литературных жанров. Разве плохие сказки сочинял Павел Петрович Бажов? Его, кстати, дважды из партии исключали, после чего он благоразумно решил отказаться от описания советской действительности, засев за уральские сказы. А у других советских писателей сказки и фантазии связаны исключительно с ЦДЛ. Медом, что ли, здесь намазано? Андрей Яхонтов считает, что «будто в намоленной церкви, тут царит особая, неповторимая атмосфера некоего дополнительного измерения времен и пространств…»{703}.

К парткому это имеет прямое отношение. То в одних, то в других писательских мемуарах то и дело встречается история о том, как графиня Мария Васильевна Олсуфьева, посетившая Москву, захотела осмотреть свой бывший дом и самую дорогую для себя комнату. Как правило, каждый мемуарист ведет рассказ от первого лица, присваивая себе, так сказать, «право первой ночи». Вот как об этом пишет Иосиф Прут: «Не помню точно года… Звонит Фадеев: “Приехала хозяйка нашего Дома литераторов графиня Олсуфьева!.. Хочет посмотреть”». Иосиф Прут поехал за графиней в «Националь» и привез ее на Поварскую. Обрадовавшись увиденному («Хорошо, что люстру оставили!»), графиня попросила: «Хочу пройти туда, – она кивнула на балкон второго этажа, – посмотреть свою спальню: там я рожала своих дочерей». Поднялись. «“Что здесь теперь?” – спрашивает меня она. – “Здесь находится партийный комитет, мадам!”»{704} На этом визит бывшей хозяйки ЦДЛ завершился.

А вот версия Андрея Вознесенского, изложенная в его воспоминаниях «На виртуальном ветру». Графиня Олсуфьева, «аристократически стройная, сухопарая», переводила первую книгу Андрея Андреевича для издательства Фельтринелли: «Как-то среди работы Мария Васильевна обронила: “У меня есть дом на Поварской…” Много лет спустя, когда табу на нее ослабло, М. В. Олсуфьева побывала в Москве. Я пригласил ее обедать в ЦДЛ. “Это же мой дом”, – остолбенело оглядывалась гостья… “Я хотела бы взглянуть на свою детскую. Где я спала. Это здесь, за дверьми, на первом этаже!..” Ее лицо озарилось… Рука ее затрепетала. Как, наверное, сердце ее сжалось, выходя в прихожую!.. “Что там сейчас?” – На дверях детской спаленки поблескивала табличка “Партком”»{705}.