Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки

Дарья Донцова до сих пор вспоминает, как Вильям Гиллер выписывал ей медицинские справки для пропусков занятий по физкультуре, когда она училась в Московском университете. Дочь Вильяма Ефимовича – Мария – была ее хорошей подругой. Они пришли к главврачу и честно во всем признались: «Папа, немедленно найди у нее какую-нибудь страшную болезнь, освобождающую от физкультуры! Папа, сделай что-нибудь! Ее отчислят!» И Вильям Ефимович вынужденно нарушил врачебную этику, но только ради Дарьи Донцовой, которую считал «кем-то вроде племянницы», выписав ей справку о беременности. «Понимаешь, детка, – смущенно сказал Вильям Ефимович, вручая мне бумажку, – нехорошо как-то врать про тяжелые заболевания, еще накаркаем. А беременность говорит об исключительном здоровье женского организма». В результате Дарью Донцову перевели на второй курс.

Но на физкультуру по-прежнему ходить не хотелось. И потому второй раз главврач нарушил медицинскую этику ровно через год, подписав такую же справку. А когда на третьем курсе все указанное в справке воплотилось в реальности и Дарья Донцова уже с большим животом предстала в университете перед заведующим кафедрой физкультуры, то услышала от него: «Вы вообще с какой целью поступали в Московский университет? Вам не кажется, что трое детей к третьему курсу как-то многовато?»{168} И кто знает, как сложилась бы ее судьба, если бы не Вильям Ефимович, оградивший девушку от нелюбимого предмета. Возможно, она не взяла бы себе такой псевдоним, под которым и известна сегодня самая издаваемая российская писательница. И все-таки жаль, что главврач не числился в рядах союза, ведь он спас столько жизней, в том числе и писательских…[9]

Посетившие поликлинику писатели считали своим долгом отразить в дневниках впечатления от общения с врачами. «Драл огрызок зуба в поликлинике Литфонда, огрызок сломался, тянули за корни. Корчевали. Болит до сих пор. Но что за судьба – всю жизнь умирать? И это бы ладно, но за что всю жизнь чем-то болеть?»{169} – записал в дневнике 6 ноября 1976 года Владимир Крупин. Подробно фиксировал свои визиты в родную поликлинику Владимир Бушин. 24 июля 1987 года он успешно взвесился: «В поликлинике Литфонда взвешивался в кабинете у Тат. Наум. Лифшиц – 66 кг в рубахе и трусах». А 25 января 1989 года он зачем-то стал читать стихи Брюсова встреченной в коридорах поликлиники Виктории Токаревой, но та, видно, поэтическую щедрость Бушина не оценила…

Врачи литфондовской поликлиники были хорошими специалистами, искренно веря в очевидность избираемых ими методов лечения своих пациентов. Но что предпринять, если писателя никакими калачами не заманить на диспансеризацию? Одним из тех, чья медицинская карта долго пылилась на полках регистратуры, поражая своей тончайшей белизной, был Юлиан Семёнов. «Отец не любил болеть, не лежал в больнице, не ходил в поликлинику Литфонда. Заманили его однажды тамошние эскулапы к себе, ужаснулись давлению и анализу крови, выписали кучу таблеток, которые надо было принимать строго по часам, но отец если и принимал их, то как Пеппи Длинный чулок: все вместе, залпом, запивая для верности стаканчиком водки. Он существовал по принципу американского актера Джеймса Дина: “Жить на полную катушку, умереть молодым и быть красивым трупом”»{170}. Лечиться Юлиану Семёновичу было некогда – обладая фантастической работоспособностью, он одних лишь романов об Исаеве – Штирлице написал с десяток. А сколько было других книг… К сожалению, писателя разбил тяжелый инсульт, оправиться он так и не смог. В 1993 году Юлиан Семёнов скончался и совсем не молодым, прожив всего 61 год.

Юлий Крелин (как врач и как писатель) тепло вспоминает одного из медиков, пытавшихся помочь, в том числе и Семёнову, – Анатолия Исаевича Бурштейна: «Толя Бурштейн был символом и нашей поликлиники Литфонда, и, вообще, всех болей, болезней и недугов писательского общества, знал страдания физические и, пожалуй, даже нравственные каждого члена этого клана, что значительно ценнее. Полюби человека, а человечество всякий полюбит. Без Толи мы до сих пор не можем представить себе эту поликлинику»{171}.

Крелин и сам помогал литераторам как мог. Есть такое понятие в юриспруденции – «злоупотребление служебным положением». Так вот по отношению к Юлию Зусмановичу можно употребить другое слово – «доброупотребление». Он лечил писателей в обычной районной клинике: «Я клал писателей к себе в больницу, пользуясь постоянным разрешением главного врача и даже не обращаясь к нему в каждом отдельном случае. Хотя в те времена зорко следили, чтобы клали в больницу строго по району, чтоб врачи, не дай Бог, не брали за это деньги. Мы и оперировали, так сказать, бесплатно, и работали за смехотворную плату. Я-то жил вообще с литгонораров, а не с зарплаты в сто шестьдесят рублей»{172}.