Повседневная жизнь советской коммуналки

Несколько менее распространенными – но тоже присутствующими в обиходе – были чушки, сракли, поросята, стропила и попы.

Остались воспоминания племянника академика Ивана Павлова: «Я играл очень неважно, а Иван Петрович звал меня “мазилой”, так как я мог своим ударом только развалить городок, почему бить по нему первым мне не давали, а большей частью вообще ни во что не попадал… Если Иван Петрович, Дмитрий Петрович и Воля играли отлично, то первенство среди них держал все-таки Иван Петрович, чем очень дорожил и гордился. Бил он всегда не правой, а левой рукой, потому и считался левшой (известно, что и все операции на животных, даже самые сложные, он проводил только левой рукой). Конечно, он прекрасно владел и правой рукой, но левая у него была более развита».

Впрочем, и у Павлова были проблемы с городками. Мешала нога, а точнее, неправильно сросшийся перелом правого бедра. Нередко во время игры он кричал: «Ах, проклятая нога!» Это означало, что великому физиологу в который раз не удалось во время броска прочно опереться на выставленную вперед правую ногу, как того требовали правила игры.

Но, разумеется, это не было поводом для расставания с любимым и столь популярным в России занятием.

И неудивительно, что в 1927 году маститый советский скульптор-пропагандист Матвей Манизер вылепил гипсовую фигуру под названием «Городошник». А четырьмя годами раньше в стране впервые были разработаны единые правила для этой игры. Естественно, советские коммунальные дворы относились к этим правилам с высокомерностью, вообще присущей этому необычному социальному образованию.

А городки между тем набирали свою популярность. Пик ее пришелся на два послевоенных десятилетия. После чего началось медленное угасание, замена дворовым футболом, а затем – при Леониде Ильиче – и дворовым хоккеем. Тем не менее городки успели войти в одну из серий популярнейшего мультика «Ну, погоди!» – там, где бегущий Волк разрушает все фигуры, любовно выстроенные совершенно умилительным Бегемотом.

* * *

Память о некоторых играх стерлась напрочь. Вот, например, описание о послевоенной дворовой игре под названием «юрта»:

«На грунте, обычно с большим количеством гальки, очерчивается круг диаметром полметра, называемый дом. Игроки поочередно пытаются воткнуть в него юрту – заостренную железяку, изготовленную из ножа, большого гвоздя, напильника или даже кинжала. Постепенно выявляется единственный проигравший, называемый заваженный башмак, у которого юрта чаще других не втыкалась в землю, а падала набок, которому в наказание предстояло отваживаться. Для этого первый выигравший делает три больших шага от дома и уже в этом месте пытается воткнуть юрту. Если получилось, отдаляется на дальнейшие три шага и так далее, пока воткнутая юрта не завалится набок. Далее, таким же образом, все остальные выигравшие последовательными тремя шагами удаляются от дома и, в конце концов, когда последнего из них постигает неудача, ставят на земле крест. От этого креста и предстоит заваженному скакать на одной ножке до дома под улюлюканье выигравших.

И вдруг мода на юрту исчезла неожиданно резко из-за двух новых факторов прогресса. Во-первых, увеличились площади, покрытые асфальтом, в связи с чем, уже во-вторых, пацаны изобрели новую конструкцию юрты из маленького трехгранного напильника с тончайшим цилиндрическим жалом диаметром около 2 миллиметров, практически исключавшим неудачу втыкания в гомогенный, обычно размягченный, асфальт. Новые тротуары мы, конечно, быстро изуродовали. Но причина отказа от юрты была отнюдь не в нашем приобщении к цивилизованности, а в вырождении самой игры, на заключительном аккорде которой мне было суждено трагически солировать. В последней игре с большим количеством старших пацанов меня заводили километра на три от дома. Такое расстояние мне было не допрыгать. Я заплакал. И вот тут случилось чудо: пацаны, чувствуя явный перехлест, посовещавшись, решили простить мне неотводу совершенно без наказания или каких-либо корыстных компенсаций. А ведь среди них были и те, кто меня, мягко говоря, недолюбливал. Раньше такой возвышенной этики при старых условиях игры никогда не наблюдалось. Но больше в эту игру не играли».

Тот же мемуарист – Петр Новыш – вспоминал о другой игре, «чижике»: