Повседневная жизнь средневековой Москвы

Второй брак Василия III был сопряжен с драматическими событиями его развода с первой женой Соломонией Сабуровой из-за ее «неплодия». Супруги тяжело переживали отсутствие детей, что в Средние века считалось большим несчастьем. Литературный источник сообщает, что великий князь даже прослезился, увидев, как птица кормит птенцов, печалясь о том, что сам не имеет потомства. Соломония не только горевала, но и стремилась как-то исправить положение. Сохранившийся фрагмент следственного дела свидетельствует, что она прибегала к помощи баб-ведуний, чтобы приворожить великого князя и родить от него ребенка. Некая безносая черница по ее просьбе «наговаривала» масло и мед и посылала великой княгине для обтирания, «чтобы ея великий князь любил, да и детей деля»^{627}. К несчастью для Соломонии, эти действия не принесли желаемого результата и Василий III после почти двадцатилетнего супружества решил с ней развестись. В этом случае великий князь, несомненно, нарушал каноническое право, которое запрещало развод без очевидного преступления супруги — прелюбодеяния. Вероятно, он мучительно размышлял над моральной стороной своего поступка, а также жалел ни в чем не повинную жену, потому так долго не решался на развод.

Во втором браке Василий III всё же обрел счастье, хотя и ненадолго. Письма государя супруге полны вопросов о здоровье ее и детей. Его интересуют их недуги (например, болит ли у Елены «полголовы и ухо и сторона»), мнение о них мамок и теток Он просит сообщать, что сын Иван «покушает — чтоб то мне ведомо было». Переписка эта была частой, чуть ли не ежедневной. Великий князь предстает в ней весьма сдержанным, но всё же, несмотря на их наставительный тон, чувствуется ласковое отношение к молодой жене и детям. Утешая супругу, беспокоившуюся о сыновьях, государь-отец писал: «Да ради бога не кручинься, а о всём клади упование на Бога». Письма супруге Василий III запечатывал своим перстнем и, возможно, сам подписывал: «Жене моей Олене»^{628}. Василий III был совсем не сентиментальным человеком — своего племянника и династического соперника Дмитрия он уморил в тюрьме. Тем важнее для нас свидетельства искренней заботы этого жесткого и властного государя о супруге и детях.

Письма членов царского семейства в XVII веке гораздо менее откровенны. Мать Михаила Федоровича инокиня Марфа только однажды решается использовать в письме патриарху Филарету обращение «свету очию моему», упоминая их бывшее супружество. В дальнейшем ее нежные чувства ограничиваются посылкой святейшему «калачиков» и молитвами о его здравии^{629}. К сожалению, ответные письма не сохранились, но, видимо, в них не было и не могло быть даже таких скромных проявлений нежности к бывшей супруге, с которой его разлучило насильственное пострижение. Но почти двадцатью годами ранее новопостриженный старец Филарет тосковал и переживал за судьбу семьи. Находясь в ссылке в Антониево-Сийском монастыре, он говорил: «Милые де мои детки, маленки де бедные осталися; кому де их кормить и поить? Таково ли де им будет ныне, каково им при мне было? А жена де моя бедная, наудачу уже жива ли? Чает де она, где близко таково ж де замчена, где и слух не зайдет; мне де уж что надобно? Лихо де на меня жена да дети, как де их помянешь, ино де что рогатиной в сердце толкнет; много де иное они мне мешают; дай, Господи, слышать, чтобы де их ранее Бог прибрал, и яз бы де тому обрадовался; а чаю де, жена моя и сама рада тому, чтоб им Бог дал смерть, а мне бы де уж не мешали, я бы де стал промышляти одною своею душею; а братья де уже все, дал Бог, на своих ногах»^{630}.

Иной любовью, страстной и романтической, дышат письма царевны Софьи Алексеевны князю Голицыну. Скучая по милому в Москве, она направляла в крымские степи строки: «Свет мой, братец Васенька! Здравствуй, батюшка мой, на многие лета! И паки здравствуй, Божиею и Пресвятые Богородицы милостию и твоим разумом и счастием победив агаряне! Подай тебе Господи и впредь враги побеждать! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься; тогда поверю, как увижу в объятиях своих тебя, света моего. Что же, свет мой, пишешь, чтобы я помолилась: будто я верно грешна перед Богом и недостойна; однако ж, хотя и грешная, дерзаю надеяться на его благоутробие. Ей! Всегда прошу, чтобы света моего в радости видеть. Посем здравствуй, свет мой, на веки неисчетные». В другом письме царевна восклицала: «Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, чтобы тебя, свет мой, видеть. Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем тебя поставила пред собою»^{631}. Письма царевны не оставляют сомнений в понимании истинного характера отношений Софьи и ее «Васеньки». Эта романтическая связь — явное свидетельство перемен в положении русской женщины, наступивших в XVII столетии. Не менее ярко заметны они и в литературе той эпохи.

^{Тайнописное послание царевны Софьи Алексеевны князю В.В. Голицыну.}