Повседневная жизнь средневековой Москвы

^{«Свет мой братец Васенка здравствуй батюшка мой на многия лета и паки здравствуй Божиею и пресветыя Богородицы и твоим разумом и счастием победив агаряны, подай тебе Господи и впредь враги побеждати, а мне свет мой веры не имеется што ты к нам возвратитца тогда веры пойму как увижю во объятиях своих тебя света моего.}

^{А што свет мой пишешь, што бы я помолилась, будто я верна грешная пред Богом и недостойна, однакоже терзаю надеяся на Его благоутробие, аще и грешная. Ей всегда того прошю штобы света моего в радости видеть. По сем здравствуй свет мой о Христе на веки неищетные. Аминь».}

^{1689 г. Расшифровка Н. Устрялова}

В XVII веке литературу как будто прорывает: появляется масса произведений женской и эротической тематики. Помимо традиционных сочинений женофобского характера («Разговор отца с сыном о женской злобе») появляются повести, посвященные добродетельным женам («Повесть об Улиании Осорьиной», «Повесть о Марфе и Марии», «Повесть о целомудренной вдове», «Повесть о Карпе Сутулове»), развратным соблазнительницам («Сказание об убиении Даниила Суздальского и начале Москвы», «Повесть о Савве Грудцыне»), романтическим отношениям мужчины и женщины («Повесть о Фроле Скобееве», «Сказание о молодце и девице»). Женская личность и женская притягательность предстают в литературе XVII столетия в новых, более ярких красках. Женщина впервые выходит на сцену литературного повествования как живой персонаж, а не трафаретная святая подвижница, благочестивая княгиня или злая губительница.

Эти перемены были связаны с произошедшими в XVII столетии мощными сдвигами в русской культуре и общественном сознании. В сфере морали они привели к кризису традиционных ценностей. Если «теремное рабство» женщины и ранее было весьма условно, то теперь (особенно ближе к концу века) оно становится и вовсе призрачным. Характерны изменения в положении царевен, дочерей Алексея Михайловича: по примеру Софьи Алексеевны они позволяли себе активную личную жизнь, опровергнув утверждение Котошихи-на о том, что царские дочери «удовольство имеяй царственное, не имеяй бо удовольства такова, как от всемогущего Бога ведано человеком совокуплятися и плод творити». Челобитные и письма того времени пестрят сообщениями о «выблядках», которых могли «приблудить» (по выражению протопопа Аввакума, «привалять») замужние женщины^{632}. Это не означает, что семейные ценности — супружеская верность и лад в семье — девальвировались. Но вместе с тем существенно возросло значение любви во всех ее проявлениях, что и отразилось в литературе. Н.Л. Пушкарева пишет: «Мир чувств русской женщины XVII в. — был ли он ориентирован на семью и мужа или же был связан с “полубовниками” вне рамок брака — был миром надежд на “милость”, был наполнен ее ожиданиями, попытками добиться любви — как признания своей единственности — любыми средствами, в том числе “чародейными”. Несмотря на все попытки церковных идеологов укрепить духовно-платоническую основу семейного единства, жизнь брала свое: “плотское” имело огромную значимость в индивидуальных женских побуждениях. Отражением борьбы “разума” и “плоти” стало появление в русской литературе XVII в. чувственных образов женщин, а в памятниках переписки и актовом материале, современных литературным произведениям, — свидетельств “роковых страстей”, возбуждаемых и переживаемых ими. При этом в дидактической литературе изображение борьбы разумного и чувственного в душе женщины предпринималось именно с целью доказательства достижимости победы разумного. Напротив, в фольклоре и в посадских повестях XVII в. конфликт женских чувств и самоограничения сводился в конечном итоге к уступкам “плоти”»^{633}.

Созданная в XVI веке, но широкое распространение получившая в следующем столетии «Повесть о Петре и Февронии Муромских» содержит любопытный эпизод. Когда супруги плыли на корабле по Оке, там же оказался некий женатый мужчина, «помысливший» на княгиню. Та, угадав его блудное желание, сказала: «Зачерпни воды из реки сей с этой стороны судна сего», — и повелела выпить. Затем по ее приказанию он выпил речной воды с другой стороны судна. «Одинакова вода или одна слаще другой?» — спросила Феврония и, услышав утвердительный ответ, сказала: «Так и естество женское одинаково. Почему же ты, позабыв про свою жену, о чужой помышляешь?»^{634}