Повседневная жизнь старой русской гимназии

Несколько дней тому назад ревизор внезапно зашел на урок к Б-скому в VII класс и попросил у него французскую книжку, по которой он следил за переводом учениц. И что же оказалось? Над французскими словами у Б-ского были надписаны русские! Это воочию показало ревизору, что за учитель Б-ский, и он с тех пор вот уже несколько дней не показывается в гимназии. Не от страха, конечно, а просто чтобы не обнаружить еще раз своих познаний по «специальности». Личность его теперь, кажется, достаточно выяснилась уже и для окружного начальства. И еще вопрос: чья возьмет? Невежество и глупость еще не такие преступления, как «неблагонадежность», в которой он старается нас обвинить. И на почве оскорбленного самолюбия этого упоенного властью самодура ведется теперь большая игра против нас. Пущены в ход и официальные доносы, и газетные инсинуации, и хлопоты «союзников». Сегодня, например, один из них, уже один раз бывший у ревизора, снова выпросил себе аудиенцию, чтобы — со слов самого Б-ского — еще раз взвести на нас разные обвинения. Приходится уже серьезно подумывать о пере мене службы. В современной школе для меня места, видимо, нет. Правда, неблагодарная работа над тетрадями мне уже надоела. Но педагогическая деятельность мне все-таки по душе, и было бы жаль совсем бросить ее. Тем более что дела с ученицами теперь как раз идут хорошо. В VIII классе начали теперь проходить Достоевского, с каким напряженным вниманием слушали мои «словесницы» и «вольнослушательницы», когда я читал им сегодня статью Мережковского. Какой это все-таки славный народ! Такой отзывчивости и чуткости ко всему живому, хорошему, не встретишь среди нас, людей взрослых.

28 марта

Всегда, когда проходим «Скупого рыцаря», неприятно режет ухо, как Пушкин называет Соломона «жидом», особенно неудобно, когда в классе есть еврейки. Правда, более чуткие и интеллигентные девушки обыкновенно избегают этого выражения. Но сегодня одна пятиклассница без стеснения назвала Соломона «жидом». Пришлось поправить ее. «А у самого Пушкина так говорится», — возразила она. «У Пушкина сюжет взят из средних веков, — ответил ей я, — когда к евреям относились пренебрежительно, потому и называли их так, — а мы уже в XX в. живем и должны быть людьми более культурными». «А я всегда их так называю!» — с некоторым бахвальством заметила с места одна девица, очевидно, настроенная в юдофобском духе своими родителями. На это я возражать уже не стал.

29 марта

Ревизор опять был у меня на двух уроках подряд. Б-ский же и его «присные» В-ва и Ч-ва, совсем не ходят в гимназию, так что у двух последних ревизору еще ни разу не пришлось побывать, а тем этого, конечно, только и надо. В VII классе я спросил при ревизоре свою «приятельницу» П-ну, так как спрашивать ее без него было бы неудобно: опять пошли бы какие-нибудь нарекания. П-на, по обыкновению, отвечала кое-как. По окончании урока я спросил у ревизора, не найдет ли он слишком низким, если я оценю ее ответ тройкой. «А по-моему, — ответил ревизор, — этот ответ даже больше двойки не стоит». В результате я поставил П-ной 3–. А «симпатия» Б-ского ученица В-ая уже толкует, как мне передавали, что П-на на четверку ответила. Опять, значит, пойдут разговоры. Но на этот раз у меня ость, по крайней мере, посторонний свидетель.

Директор мужской гимназии Н-в опять отличился. Придя в городскую библиотеку-читальню, он по предложению служителя должен был записаться. И что же? Вместо своей всем известной фамилии он написал какую-то чужую, а в графе «звание» обозначил «мещанин». Мистификация была, конечно, сразу открыта и вызвала веселые комментарии. Положительно и он, и Б-ский какие-то маньяки! Ведь он, очевидно, хотел этим кого-то провести думал, может быть, кого-нибудь выследить. Но не подумал о том, что одет в форме и что физиономия его уже достаточно «популярна» в городе.

30 марта

Вчера, когда ревизор сидел у меня на уроке в VII классе, ученицы, уже достаточно привыкшие к нему, вели себя без стеснения.

П-ной усердно подсказывали, так что мне не раз пришлось делать им замечания. А две ученицы Ч-ва и С-ва, сидя рядом, оживленно разговаривали. Правда, я ничего не сказал им при ревизоре. Но все ото для меня было весьма неприятно, т<ак> к<ак> Б-ский и без того доносил, будто я слабо слежу за дисциплиной. Поэтому сегодня, придя в VII класс, я сделал замечание за вчерашние разговоры Ч-вой и С-вой. С-ва промолчала, а Ч-ва «вломилась в амбицию»: сначала стала было совсем отрицать свои разговоры, потом оправдывалась тем, что говорила на тему урока. «Неужели уж и поговорить нельзя?» — недовольно ворчала она, и рассерженная даже вышла из класса. Вот и изволь тут лавировать! Не могу же я им сказать о доносах Б-ского, которого притом некоторые из них «обожают»!