Повседневная жизнь царских губернаторов. От Петра I до Николая II

Конец галантного XVIII века ознаменовался определённым падением нравов т.н. высшего общества России. Любовные приключения стали уделом чуть не каждой более-менее «понимающей о себе дамы» и чуть ли не каждого представителя сильного пола, которого не сдувало с тротуара ветром. Причём «помпадурили» главным образом состоящие в законном браке люди и не в последнюю очередь – губернаторы. Мужья таких помпадурш считали за счастье ходить с рогами, потому что помпадур обычно не забывал и про них, награждая их какой-нибудь денежной должностишкой. Вспомним хотя бы незабвенного Салтыков-Щедринского Бламанже, который буквально «сдавал в аренду» губернаторам свою супругу и которого наш маститый сатирик наверняка писал с натуры.

Вот и новый московский военный генерал-губернатор граф Иван Петрович Салтыков (1797—1804) тоже был «не дурак» по женской части. Граф был стар, но влюбчив, пишет Долгоруков, и не успел он прискакать из Киева во вторую столицу, как тут же «расставил все батареи» против прелестей одной своей родственницы —княгини Трубецкой. Да и что было делать военным генерал-губернаторам, как не влюбляться: ведь сам император Павел влюблялся в это время в мадмуазель Лопухину.

Будущая помпадурша Салтыкова в любовных делах нисколько не уступала старому повесе: «В этой битве княгинины способы были сто раз надёжнее, потому что она принялась за все обольщения, женскому полу свойственные», – комментирует записной ловелас Долгоруков. К тому же красавица княгиня пожимала лавры на сцене, сыграв заглавную роль в любительской постановке пьесы в домашнем театре князя Шаховского. Прусский кавалерист за весь свой век не выкурил столько трубок, сколько поцелуев обрушились на слабую ручку Трубецкой, пишет с завистью Иван Михайлович. С завистью, потому что после пензенского дела с Улыбышевой (см. ниже) сам он несколько стушевался и перьев перед московскими красавицами не распускал. Пока.

Думается, вышеприведенное наблюдение француза Белькура можно вполне распространить на провинциальных дам с той только оговоркой, что дам, которые «подышали воздухом Франции», в провинции практически не встречались. Там только иногда встречались, как пишет пензенский вице-губернатор и специалист по женской части И. М. Долгоруков, дамы «острые».

Иван Михайлович в своих мемуарах, написанных якобы исключительно в назидание своим детям, чистосердечно описывает свои амурные истории и признаёт свою слабость к женскому полу: «Я без чувствительного привлечения не мог прожить ни дня». Он искренно кается в своих грехах («сучил любовь, как селадон»), но при этом постоянно подчёркивает, что кроме своей жены Евгении никого не любил. Таков уж был наш чиновник-романтик губернского масштаба, беззаветно любящий театр и поэзию, пишущий и публикующий собственные стихи и пьесы, представитель знаменитого княжеского рода, дед которого, кстати, славился разнузданным и буйным нравом.

Сражаясь с порочными привычками местных чиновников, князь Иван сам успевал «влипать» в разного рода любовные похождения, главным образом платонические. Одну из этих историй мы расскажем здесь. Предметом его «поэтического» жара являлась некая г-жа Елена Александровна Улыбышева – «непригожа, но заманчива, молода, ухватки самые соблазнительные, приятный разговор, хорошие поверхностные познания, ум достаточный для общежития… мастерица… обольщать людей неопытных». Одним словом, дама, приятная во всех отношениях, «данником прелестей» которых и стал наш герой зимой 1793—1794 гг. Согласно «Русской старине»49, Улыбышева отнюдь не была дамой ветреной: она любила своего мужа и ребёнка, а вот повинуясь витавшей в воздухе «амурной субстанции», влюбилась в уже пожилого и некрасивого князя Долгорукова.

Муж указанной дамы, если верить Долгорукову, был тоже «принципиальный» поклонник дамских юбок, но ко всему прочему пил горькую и потихоньку притеснял свою жену. Так что Ивану Михайловичу сама судьба предоставляла обширное поле для демонстрации сочувствия к Улыбышевой, а от сочувствия до любви всего несколько шагов. «Тронет ли кого-нибудь такая картина, а наипаче того, кто влюблён в толико уничижаемый предмет? Трудно ли сочинить роман, когда воображение пылает, а сердце чувствительно?» – восклицает наш волокита.