Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Разум хочет утешить Влюбленного. В любви, — объясняет дама Разум, — надо быть проще, и пусть себе жеманники ищут тонкостей: любить — значит просто удовлетворять естественную потребность. Но в ее речах есть и много другого: тема любви подводит ее к разговору о дружбе, после дружбы она заговаривает о богатых, которых их богатство лишает искренних чувств, и после ряда последовательных переходов от темы к теме она добирается до рассуждений о милосердии и справедливости, потом о богине Фортуне, потом об излишней стыдливости, из-за которой люди боятся называть вещи своими именами. Вслед за Разумом слово берет Друг; он не только поучает Влюбленного, что если хочешь, чтобы врага повесили или утопили, при случае надо прибегать к нежным словам и ласкам; что если хочешь добиться любви, полезно проливать слезы; что женщины создания странные и надо уметь их дурачить, не позволяя им дурачить себя, — он также находит возможность вставить рассуждения о золотом веке, о блаженстве жизни в первобытные времена, о происхождении собственности и власти. В рядах войск Любви находится и Обман. Но что он собой представляет? Это не просто символ любовных уловок и плутней, придумывать которые влюбленных подталкивает желание; в этом образе можно узнать и лживого святошу, а его откровения на протяжении более чем тысячи строк представляют собой резкую сатиру на нищенствующие ордены. Влюбленному готова помочь и Природа, причем одна из задач автора в этом сюжете — объяснить, кто она такая и что ее основная функция — без отдыха бороться, заделывая бреши, которые в стаде живых пробивает смерть. Но вот еще рассуждение, где сравнивается могущество природы и могущество искусства; еще одно — об алхимии и превращениях тел; еще одно, где в общих чертах набрасывается план всеобщего переустройства мира.

Так блуждает и петляет мысль автора, неспособная принудить себя твердо придерживаться своего пути, затрагивающая всё и притом изначально проникнутая непочтением ко всему, что установлено и принято.

Однако уродливо-бесформенное произведение Жана де Мёна, которое непонятно, как и называть: романом или энциклопедией, трактатом или памфлетом — читают с величайшим удовольствием. Почему? Дело в том, что, пусть с точки зрения искусства это не более чем бессвязный набор фраз и «литературная смесь», тем не менее это порождение живого и острого ума, удивляющего не только выразительностью речи — энергичной до резкости, неудержимо грохочущей по каменистому грунту формулировок, твердых как каменные глыбы, — но и, если учесть эпоху, неожиданной смелостью мыслей. Прежде всего, несмотря на бессвязность сюжета, на весь неорганичный облик романа, в этом хаосе виден бесспорно цельный подход. Ничто так мало не напоминает некой системы и вместе с тем ничто так крепко не увязано. Этот человек, говорящий о чем угодно в связи с чем угодно, опьяненный эрудицией или охваченный сатирическим жаром, как будто и сам не очень-то знает, куда клонит; но, отходя от плана, следовать которому, казалось бы, требует его сюжет, он никогда не отклоняется от общего замысла; все его мысли, в каком бы беспорядке они ни излагались, имеют одну направленность — все они несут печать одного и того же учения. Как бы ни группировались отдельные элементы романа, это учение воссоздается вновь и вновь как безупречно связная цельность, соединяющая в один узел принципы некоего интегрального натурализма.

Разумеется, философия Жана де Мёна не исключает существования духовной силы высшего порядка, представленной в виде разума и в виде воли; он верит в Бога — создателя мира, Бога, в разуме которого извечно пребывают основные идеи вещей, творца материи, преобразователя первобытного хаоса, который он упорядочил при помощи чисел и фигур.

Но пусть об этом трансцендентном существе толкуют светочи веры: изучать его — дело теологов. Людям открыта реальность, расположенная на более низком уровне, чем божество, и постижимая только через посредство чувств и инстинкта: это сотворенный мир, функционированием которого руководит не лично Бог, а Природа — викарий Бога. Именно это зрелище больше, чем богословие, привлекает Жана де Мёна. Ему нравится разбираться в вопросах оптики, астрологии, метеорологии, алхимии; для рассуждений об этом он обладает умом, свободным от любых предрассудков и стремящимся к выявлению только естественных причин.