Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Благо, какое приносит их неутомимая деятельность, воспел в любопытной маленькой поэме один жонглер по имени Фелиппо[87]. Он перечисляет бесчисленные товары, которые они везут со всего света, подвергаясь всевозможным опасностям на суше и на море: ведь они бывают не только в провинциях, но добираются и до дальних стран, до Англии, Испании, Италии и много дальше — до сарацинского Востока. Они предлагают все, чего только можно пожелать для удобной и приятной жизни, и, обогащаясь сами, в свою очередь способствуют торговле и промыслам других. Завершив свои дела за пределами страны, они возвращаются и затевают строительство, привлекая для этого каменщиков, штукатуров, плотников и кровельщиков. Они разъезжают по Парижу, где делают покупки, особенно предпочитая улицы Труссеваш (Свяжи-Корову) и Ки-к'ан-пуаст (Кто-бы-то-ни-мог), где сосредоточена торговля галантереей и где они сбывают все свои предметы роскоши и диковинки. Именно там они находят серебро и золотую фольгу, ремни и шелковые поясные кошели-омоньеры, драгоценности, крепированные женские головные уборы — кувр-шефы, плетеные изделия, гимпы, гребни, ножи с узорными рукоятками, резные изделия из серебра и слоновой кости. Они не пренебрегают спасением души — совершают обязательные паломничества, но, возвращаясь, созывают жонглеров и менестрелей, чтобы повеселить себя их музыкой, песнями и сказками. Поэтому автор говорит даже о «сословии купцов», созданном Богом на земле так же, как его провидение учредило здесь рыцарское сословие.

Такое возвышение класса купцов не замедлило наделить некой гордостью тех, кто от этого выигрывал, а гордость побуждала их пересматривать систему общественных ценностей не без ущерба для родовой аристократии. Как ни процветали дворы сеньоров, как они по-прежнему ни культивировали свой идеал, мечтая о рыцарском совершенстве, покровительствуя поэтам, которые поддерживали их романтические иллюзии и воображение которых было способно на любые блистательные вымыслы и отличалось сентиментальной утонченностью — бюргеры уже судили об этих вкусах со своих позиций. Один анонимный трувер, несомненно творивший в расчете на простонародную среду, находит удовольствие в том, чтобы высмеять тип «благородного башелье», которого салонные романы изображали как воплощение героизма и образец земных добродетелей. Кто такой, задается он вопросом, «благородный башелье»?[88] и отвечает бурлескным определением. Это, — говорит он, — тот, кто был порожден мечом, кого баюкали на щите и вскормили львиным мясом; тот, кто имеет лик дракона и зубы вепря и чей кулак, обрушиваясь как палица, дробит в прах коней и всадников; тот, кто играючи участвует в турнирах, одним прыжком перемахивает Английское море или Альпы в поисках приключений; кто уничтожает противника небрежным пинком ноги, вынутой из стремени; кто, как на подушке, спит в своем шлеме; кто охотится лишь на медведей и львов; кто, как драже, грызет кончики сломанных мечей, приправляя их наконечниками копий, как горчицей. Вот, — говорит поэт, — герой, который воистину «хранит дух рыцарства» и который должен властвовать на всех землях.

У купца были определенные основания смеяться таким шуткам и с удовольствием их слушать, ведь он по опыту знал, как рискует собственной жизнью, знал о немалых опасностях, сопряженных с его ремеслом.

Мореплавание было опасным не в меньшей мере, чем прибыльным. Корабли, отправляясь в дальние плавания, могли подвергнуться ударам штормов и нападению пиратов. Но и на суше торговля часто была рискованным делом. Купец, — повествует один автор того времени[89], — разъезжает по городам, замкам, бургам и ярмаркам страны и покупает всевозможные товары. Закупив, он связывает их в тюки: в одном — рыжие беличьи шкурки, в другом — серые, здесь кошачьи, там кроличьи, в прочих — изанбрён, шарлах и разные бумазейные ткани. Но вот он упаковал свои кипы и привез их из далекой земли; и в тот самый момент, когда он подъезжает к своему городу и уже предвкушает барыш, с ним происходит несчастье, разрушающее все его упования: в ущелье или в глухом лесу на него из засады нападают разбойники и отбирают все богатства. И если где-то открывается большая ярмарка, то почти не приходится сомневаться: для того чтобы собрать в одном месте все то добро, что открывается взглядам покупателей и соблазняет их, пришлось приложить немало усилий.

Ярмарка[90] — дело серьезное: именно там обсуждаются крупные коммерческие дела, но там же находят возможность извлечь доход и всевозможные мелкие торговцы. Однако дела на ярмарке соседствуют с развлечениями: ярмарка — это еще и праздник.

Существовали ярмарки малого и среднего значения, проводившиеся часто и почти повсеместно. Во всех городках имелись площади, обсаженные деревьями, куда каждую неделю или каждый месяц и ежегодно — в день святого покровителя населенного пункта — стекался торговый люд из соседних городков, деревень и хуторов. Но были и большие ярмарки, более редкие. Туда приезжали издалека, и они приводили в движение весь торговый люд на обширных территориях.