Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

Таким же образом по другим поводам разыгрывали танцевальное представление о Королеве Весны, и «Лес Любви», и «Игру в Часового», и танец Прекрасной Аэлис, получивший огромную популярность в XIII в. Аэлис танцует и изображает пантомиму; она совершает свой туалет и прихорашивается; она спускается в сад и плетет гирлянды из цветов; появляется кавалер; а в то время как она танцует и поет, хор других танцоров и танцовщиц ей аккомпанирует, повторяя как рефрен: «Прекрасная Аэлис встала с утра»; «Красиво оделась, лучше убралась»; «Умыла лицо, умыла глаза»; «А после того по саду прошлась», и так далее, до конца игры[316].

Часть IV. Идеи и жизнь

Глава I. Общественное мнение

Историки, рассуждающие о Средних веках, почти не говорят о том мнении, которое формируется у нации об интересующих ее вещах и которое называют общественным мнением.

Надо признать: факты на эту тему разыскать трудно. Но они есть. Народные движения, которых в XIII веке хватало, порождались идущей в умах людей работой относительно ясных идей. Отблески этих идей порой мелькают в литературных текстах; и если в данной книге вряд ли уместно их анализировать, выясняя мнение людей по тому или иному вопросу, то попытка бегло обозреть способы, какими эти мысли торили себе дорогу и распространялись в обществе, не лишена интереса.

Каким бы иерархичным ни было средневековое общество и как ни сильны были в нем политические и церковные авторитеты, легко заметить, что свою роль играло и общественное мнение, что проявлялось оно нередко и что, угождая ему, индивиды и группы старались на него ориентироваться. Притом существовал класс людей, которые по своей профессии не могли оставаться в стороне от водоворота течений, вызванных теми или иными частными или коллективными интересами: это были жонглеры — авторы и распространители пропагандистских и полемических сочинений.

К XIII веку политические власти уже давно поняли значение симпатии народов к своим правительствам: не всего можно добиться силой. Англо-норманнские монархи еще в XII в. догадались использовать историю, пишущуюся по их заказу, как средство завоевания умов. Разным Басам и Бенуа де Сент-Морам они велели восхвалять первых герцогов своей династии, а став королями Англии, понудили Уильямов Малмсберийских, Генри Хантингдонов, Жоффруа Гаймаров в своих сочинениях воспевать тех английских королей, которых сами вытеснили, но лучи славы этих королей могли пасть и на их особы с тех пор, как они, по их утверждению, стали законными наследниками прежних властителей. Их ловкие намерения были настолько понятны искушенным людям, что в самой Англии некий Гальфрид Монмутский состряпал свою «Историю королей Британии» с аналогичными целями — напомнить Генриху I, нормандскому королю Англии, о правах племени бриттов, первых обитателей этой земли, выжитых с нее англосаксами. Подобным же образом в конце века партия, боровшаяся в Англии с королевской властью за права и привилегии независимой церкви, подтолкнула француза Гверна из Пон-Сент-Максанса написать «Житие Томаса Бекета»[317], чтобы эту книгу читали вслух паломникам, внушая им принципы религиозной политики, которые отстаивал архиепископ-мученик. Во Франции весь XII век короли старательно утверждали в общественном мнении идею, что они, Капетинги, — законные наследники каролингских императоров, помещая тем самым свою династию под покров громкого имени Карла Великого.

В самом Париже около 1250 г. живой интерес населения к злободневным проблемам можно заметить по множеству мелочей. Квартал у Малого моста был неким подобием манежа. Среди жонглеров, привлекавших внимание прохожих, были не только исполнители жест или артисты с обезьянами, которых уставы избавляли от дорожной пошлины за кульбит дрессированного животного или за декламацию лессы[318]: были и такие, что встревали во всё, что возбуждало в тот момент страсти толпы, для чего распевали или декламировали унылые жалобы, апологетические поэмы и памфлеты. В начале века Уильям Лоншан, в отсутствие Ричарда Львиное Сердце бывший регентом Англии, пригласил жонглеров из Франции, чтобы те пели ему хвалу на городских площадях[319]. В самой Франции жонглеры подобным образом обрабатывали общественное мнение в пользу какого-либо человека, чьего-либо дела, какой-либо идеи, а порой и против тех или иных людей или идей.

Их насмешливая критика часто была беззлобной, кого-то они поддразнивали лишь в силу своего характера. Они потешались, например, над осевшими в городе бретонцами за то, что те коверкают французский язык, за их детскую и упорную веру в возвращение короля Артура, за их манию ссылаться на бесчисленную родню, за распространенное среди них непрезентабельное ремесло изготовителей метел[320]. Такие шутки не были ядовитыми и не влекли особых последствий (однако шуток обратной направленности не было: жонглер, который бы высмеял во Франции французов в пользу бретонцев, рисковал остаться без ушей, и жонглеры это прекрасно знали)[321].