Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого

В коллективные игры, требующие от игроков фантазии, играли в компаниях из мужчин и женщин, и то, что мы можем прочесть о таких играх, возможно, несколько интереснее истории игры в кости: они не предполагают столь живописных сцен, но дают возможность для состязаний в остроумии. Многие из этих игр мы знаем лишь по названиям, а когда известна и суть, недостает примеров, показывающих, чем эта игра могла вызывать интерес. Вот, например, игра в бриш. Участники становятся в круг, посредине становится ведущий, держа в руке палочку; участники его зовут, прося у него палочку — бриш, и он подходит то к одному, то к другому. Наконец он передает ее кому-то незаметно для остальных. Потом зовут еще одного участника, который до этого находился в стороне, сидя на скамеечке, и он должен выяснить, у кого бриш. Задача ведущего — сбивать его с толку своими разговорами. А вот что это за разговоры, оживляющие игру, мы уже не знаем[309].

Но есть и другие игры, описания которых вызывают какие-то ассоциации и у сегодняшнего читателя. В своей «Игре о Робене и Марион» Адам де ла Аль около 1280 г. выводит пастухов и пастушек, которые развлекаются после обеда на свежем воздухе игрой в святого Козьму, а потом — игрой в «короля-который-не-лжет».

При игре в святого Козьму один игрок назначался святым Козьмой, а остальные шли приносить ему дары; задача состояла в том, чтобы не засмеяться, принося дар, а кто засмеется — платит. Итак, начинает Робен и первым изображает святого Козьму; подходит Готье, принося свой дар, и, из-за гримас святого и бурлескного характера самого дара, не выдерживает и разражается смехом. Он платит и в свою очередь получает роль святого. Далее друг за другом подходят Марион, Перретта, которым удается не засмеяться, Бодон и Юар, которые смеются и проигрывают. Если на пастушек не действуют гримасы святого, это несомненно потому, что природа их даров не добавляла сцене гротескности; пастухи, видимо, придумали что-то более забавное, а может, и сомнительное. Пастушки быстро утомляются игрой, заявив, что она слишком «скверная»; возможно, они правы. Мы не видели ни гримас, ни даров.

Игра в «короля-который-не-лжет» состояла в том, что выбирался король или королева, который задавал вопросы каждому из игроков, а потом отвечал на вопрос каждого из них. В нее часто играли в салонах XIII века. Крестьяне Адама де ла Аля играют в нее по-крестьянски, и они комичны в своем невежестве вилланов, подражающих придворным. Они даже толком не знают самого названия игры, именуя ее игрой «в королей и королев»: ведь в деревне на Троицу выбирали короля и королеву дня, как позже станут выбирать королеву Центрального рынка. Кроме того, те же вилланы путают игру в «короля и королеву», которая тоже существует, с игрой в «короля-который-не-лжет». Не приходится ждать, чтобы, играя в «короля-который-не-лжет», они вносили в игру изящество царедворцев; но пародия, которая у них получается, забавна[310].

Итак, им надо выбрать короля. Встав в кружок, они вытягивают правые руки и кладут их одну на другую, как придется; потом они их одну за другой убирают, на счет; когда звучит число «десять», тот, чья очередь убирать руку, становится королем. Король — Бодон, его коронуют соломенной шапкой. Он спрашивает Готье Упрямца: «Скажи мне, Готье, ты когда-нибудь ревновал?» — «Да, государь, второго дня, когда в двери моей подруги постучалась собака: я думал, это мужчина». Ответ виллана: виллан всегда ревнив. Вопрос Робену: «Робен, когда скотина родится, как узнать, что это самка?» Возмущение Робена и возмущение Марион. Вопрос Юару: «Скажи нам, Юар: что ты больше всего любишь из еды?» — «Добрый свиной зад, государь, тяжелый и жирный, с густой подливкой из чеснока и орехов». За этим следуют вопросы и ответы такого же рода. Мы среди вилланов.

В городе, в Париже, в кругу школяров развлечения приобретали особый характер. Школяры — народ молодой и буйный, они забавлялись по-своему.

Когда вафельщик вечером шел по улицам, крича, что продаются вафли и трубочки, которые он нес в корзинах под белой салфеткой, его подзывали бюргеры, но чаще студенты, приглашая подняться к ним и сыграть на свою выпечку в кости; если, удачно выбросив шестерку, они выигрывали, то вывешивали корзины за окно, как трофей, радуясь своей победе, и вафельщик отправлялся прочь, громко сетуя на свою потерю, чтобы привлечь новых покупателей[311].

У студентов были свои корпоративные праздники. Когда один из них, став магистром, отмечал свое повышение, он задавал пир, заканчивавшийся шумными танцами и хороводами под громкое пение, и эти увеселения, которым студенты предавались в цветочных венках, как миряне на свадьбе, угрюмые моралисты именовали дьявольскими процессиями[312].