Повседневность Средневековья

Брутальность

Людей позднего Средневековья влекут к себе острые, пугающие ощущения. Как будто бы ситуация «пира во время чумы» многократно воспроизводится повседневностью и, говоря словами А.С. Пушкина, «всё, что гибелью грозит», в реальности сулит смертным «неизъяснимы наслажденья». Привлекает всё чрезмерное, как будто больная, перевозбуждённая психика уже не воспринимает сигналы в нормальном диапазоне.

Привлекают человеческие страдания: огромной популярностью пользуются публичные казни и пытки, представляя развлечение, своеобразный «театр тела». Публичные казни существовали вплоть до XX в., но начиная с эпохи Просвещения они воспринимались гуманистами как варварство, как кровавый аморализм. Пока же жестокая обыденность Возрождения включала в себя не только публичные казни, но и пытки, избиения политических и религиозных противников. Здесь можно вспомнить Варфоломеевскую ночь, после которой весь Париж был усеян трупами или же самоизбиения — флагелляцию, то есть бичевание, чрезвычайно распространенное в то время.

Брутальная повседневность причудливым образом сочеталась с суевериями эпохи, с её сентиментальностью. Так, особо почитаемым становится новозаветный день поминовения невинноубиенных младенцев, когда по христианскому преданию царь Ирод повелел убить всех младенцев в Вифлееме. День святых Невинных Младенцев Вифлеемских отмечается и в наше время католической и православной церковью. Но в то суровое время этот день представлял собой особое явление, так как поразить сердца могла только кровавая жертва гекатомбы. Дата эта считалась несчастливой и в течение всего года распространяла своё вредоносное влияние на аналогичные дни недели и календарные даты каждого месяца. Люди не хотели в эти дни отправляться в путешествия, начинать какие-либо дела, заранее считая их обречёнными не неуспех, а солдаты отказывались идти в бой.

Страх смерти и одновременно желание ощутить её близость смешиваются в культе так называемых суетностей. Человек хочет окружить себя предметами, напоминающими о быстротекущем времени, приблизить к себе атрибуты смерти. Элементы макабрического культа из религиозной сферы и области искусства перемещаются в интерьеры домов, становятся предметами быта. Правда, место гниющего, изъеденного червями трупа занимает «сухая смерть» — чистый, сияющий белизной скелет, не обязательно целый. Даже присутствие какой-либо его части, черепа или кости, напоминало о вечности, создавало иллюзию уходящего времени.

Чрезвычайно популярные атрибуты смерти способствовали рождению такого жанра изобразительного искусства, как vanitas, в котором центром художественной композиции являлся череп человека. К тому же ряду аллегорий принадлежали песочные часы, лопата могильщика, ржавые доспехи. Они могли изображаться на портрете или в натюрморте, украшать шляпы и драгоценности. Савонарола, чтобы подвигнуть своих последователей больше думать о вечности, призывал свою паству всегда иметь с собой макабрические атрибуты — маленькие черепа и кости. Например, в Англии XVI — начала XVII в. было принято носить перстни с изображением костей и черепов, броши в виде гробов. Мебель и часы также зачастую декорировались скелетами или черепами, выполненными инкрустацией или гравировкой, изображения дополнялись меланхолическими надписями в духе времени. Эта традиция, постепенно ослабевая, существовала на протяжении нескольких столетий. Ещё в XIX в. фарфоровую посуду украшали скелетами и другими подобными знаками.

С XVI в. макабрический жанр претерпевает изменения. Прямой и грубый натурализм отходит на задний план, сменяясь более тонкой символической интерпретацией. Смерть как бы отступает в глубину вещей, растворяется в предметном мире. Обнаруживая себя только на краткий миг и тут же исчезая из виду, она становится неуловимой, загадочной, как на полотнах X. Хольбейна Младшего.

Глава XV Город и жилище Ренессанса

Городская среда

Городские и сельские поселения имеют разную историческую судьбу, различные динамику и направление развития, отражающие специфику городского и деревенского быта. Город противопоставляет окружающей его сельской местности иной, особый образ жизни. Он эксплуатирует округу, кормящую его, диктует ей свои законы и установления, в полном смысле слова господствует над нею. Но были ли горожанами европейцы эпохи Возрождения? Этот вопрос, во многом риторический, задает Л. Февр, исследуя реалии XVI в., и сам же отвечает на него: «Нисколько. Они — сельские жители».