Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи

Схожее по существу дело рассматривал в январе 1908 года Томский окружной суд. Следствием было установлено, что «крестьянин с. Бабаковского Змеингородского уезда Порфирий Денисов, 49 лет, вступил с родной своей дочерью Праскофьей по добровольному согласию в плотскую связь, продолжавшуюся в течение 4 лет, до рождения ею ребенка в 1906 г.»^{582} За кровосмешение с родственницей в прямой нисходящей линии в первой степени родства Денисов был присужден к отдаче в исправительное арестантское отделение сроком на пять лет^{583}.

Бывало, что преступления такого рода удавалось предотвратить благодаря вмешательству неравнодушных соседей. Так, 5 января 1910 года в с. Навле Карачевского уезда Орловской губернии крестьянин Силаев покушался на изнасилование своих дочерей Натальи, двенадцати лет, и Марии, одиннадцати лет, но соседи не дали ему совершить гнусное преступление^{584}.

На наш взгляд, инцест в крестьянской среде в отличие от снохачества не был явлением обыденным, воспринимался сельским населением как богомерзское деяние и встречал активное неприятие.

Изнасилование

В России периода поздней империи на фоне общего ухудшения криминальной ситуации был отмечен рост числа сексуальных преступлений. Число таких преступлений, зафиксированных полицией, составляло в среднем в год: в 1874–1883 годах — 1800, в 1884–1893 годах — 3100, в 1894–1905 годах — уже 9700^{585}. Таким образом, за три десятилетия количество сексуальных преступлений выросло более чем в пять раз. Причина заключалась в том, что в ходе модернизации общественной жизни менялись ценностные ориентиры и стандарты поведения, а это неизбежно вело к росту отклоняющегося поведения и преступности.

Половые преступления, как правило, носили скрытый характер, что затрудняло их выявление, а следовательно, и регистрацию. В конце XIX века до судов доходила лишь малая толика дел об изнасиловании. Следовательно, данные уголовной статистики вряд ли точно отражают положение дел в этой сфере, но о тенденции они свидетельствуют со всей очевидностью.

Данные о доле таких преступлений и сословной принадлежности преступников и их жертв можно извлечь из материалов губернской статистики. За десятилетие с 1857 по 1866 год в Тамбовской губернии всего было зарегистрировано 8596 преступлений, из них растлений и изнасилований — 90, что составило 1,04 процента от общего числа совершенных преступлений^{586}. Преступность в крестьянской среде была ниже уровня преступности в других сословиях. По нашим подсчетам в Тамбовской губернии с 1881 по 1906 год за преступления против чести и целомудрия женщин было осуждено 162 человека, в том числе крестьян — 120. то есть 74 процента^{587} но при этом крестьяне составляли более 90 процентов населения губернии. Следовательно, можно говорить о том, что такого рода преступления были в большей мере присущи городскому населению, чем сельскому.

При всей «прозрачности» деревенских отношений факты изнасилования, прежде всего незамужних женщин, часто оставались неизвестными. Потерпевшие об этом не заявляли, так как опасались стать объектом деревенских сплетен и тем самым подорвать добропорядочную репутацию своей семьи. Был еще один момент, который их удерживал от огласки совершенного преступления: заявление об изнасиловании требовало последующего медицинского освидетельствования. Такой врачебный осмотр, обыденный для следственной практики, вызывал у крестьянок панический страх. В деревне считали, что «бабе свое нутро пред людьми выворачивать зазорно»^{588}.

Впрочем, изнасилования не относились к числу частых преступлений, совершаемых в российской деревне. Такой вывод можно сделать на основе свидетельств самих крестьян. По утверждению сельского информатора из Волховского уезда Орловской губернии (1899 год), «изнасилования случаются очень редко»^{589}. В обыденном восприятии крестьян поругание чести женщины считалось грехом и тяжким преступлением.

По сообщению корреспондента Этнографического бюро из Тамбовской губернии (1900 год), «изнасилование женщин, безразлично возрастов и положения, по народным воззрениям, считается самым бесчестнейшим преступлением. Изнасилованная девушка ничего не теряет, выходя замуж, зато насильник делается общим посмешищем: его народ сторонится, не каждая девушка решится выйти за него замуж, будь он даже богат»^{590}.

Таким образом, общественное мнение села выступало действенным фактором, сдерживающим проявление мужской сексуальной агрессии.

Правда, следует заметить, что отрицательное, осуждающее отношение крестьянского населения к насилию в половой сфере было характерно для большинства, но не для всех российских сел. Так, в отдельных селениях Орловской губернии изнасилования не встречали сурового осуждения — к ним относились равнодушно. В случае изнасилования женщины здесь говорили: «Не околица — затворица». Про девушек — иначе: «Сука не захочет, кобель не вскочит»^{591}.