Повторение пройденного

Отец выложил деньги.

- А на абонемент? - попросил я. - В парке культуры есть школа такая, где учат хорошо кататься. Семь рублей.

- Ну, если так серьезно, - произнес отец, - получай.

- Баловство это все! Пустая трата денег! - проворчала мать.

В отличие от отца мать всегда экономила. Впрочем, наверно, и правильно. Я знал, что денег у родителей вечно не хватало.

Но это было не баловство. Две недели подряд я ездил в парк культуры. Возвращался в снегу, с синяками и шишками.

Родители поражались моему рвению.

- Спорт - полезная штука, - говорил отец, больше матери, чем мне. Пусть занимается.

И вот я решил проявить инициативу сам:

- Наташа, поедем на каток в выходной? Или завтра? А?

- Ты знаешь, я почти не катаюсь, - сказала Наташа. - Да и зима скоро кончается. Не сердись. Давай лучше на будущий год. А вот плаваю я неплохо. Поедем летом? - предложила она.

Этого я не ожидал. Неужели мне теперь записываться в школу плавания?

Чудесный день - зимний и уже не зимний, мартовский, с щедрым солнцем и подтаивающим снежком на московских улицах. Дворники скребли тротуары. Радио гремело маршами на улицах и площадях, как в дни праздников. Закончилась война на Карельском перешейке. Она прошла как-то мимо меня. Но она не прошла мимо других...

Наша огромная квартира ликовала. Огромная потому, что в ней, помимо нас, жило сорок шесть жильцов, или восемнадцать семей. Они, то есть все мы, занимали целый четвертый этаж дома, когда-то принадлежавшего кондитерской фирме Абрикосовых. Этой фирмы давно не было, а мы - четвертый этаж, надстройка над этой некогда существовавшей фирмой, - жили в одном коридоре, с двумя кухнями, одной уборной и одним телефоном, в общем, дружной семьей! И вот сейчас все поздравляли одну из соседок, Евгению Ивановну, а она целовала всех, и плакала, и смеялась, и без конца говорила:

- Господи, неужели теперь вернется! Живой вернется!

А во дворе у ворот стоял Боря Скворцов, стоял, по-моему, с самого утра, и сообщал всем, что его отец награжден медалью "За отвагу".

- Вот придет скоро - сами увидите! - говорил Боря для большей убедительности. Вдруг, в самом деле, ему кто-то не поверит!

Вечером, когда я шел в Дом пионеров, у газетных киосков стояли длинные очереди за "Вечеркой".

Я тоже радовался, но думал сейчас совсем о другом. Может, зря ей написал? Как все просто и хорошо было до этого! А сейчас... Мало мне этих танцев! Смотри, еще плавать придется!

Конечно, зря! И все этот Боря. Посоветовал. Правда, сегодня не надо на него сердиться. Он счастливый. Медаль "За отвагу". Теперь в нашем доме есть еще один настоящий герой! Первый - полковник из третьего подъезда имеет медаль "XX лет РККА". А "За отвагу", пожалуй, даже повыше?

Наташу я встретил после занятий в раздевалке. Как всегда, спросил:

- Ты идешь?

- Только недолго. Ладно?

Дошли до остановки трамвая, и она сама предложила:

- Пройдем дальше? Через Красную площадь?

- Конечно.

Молчали почти до самой Красной площади. Кто-то из нас должен был заговорить первым. Я не знал, что сказать...

- Ты давно не читал мне ничего, - сказала наконец она. - Почитай.

Что же прочесть? Я читал ей много-много раз. Кажется, все перечитал, что было можно. Я не читал ей только то, что было написано о ней. Но сейчас? Нет! Нет! Хватит записки!

- А что? - растерялся я.

- Что хочешь. - Она сказала это почти без интереса, словно думала сейчас совсем о другом.

И, кажется, я вспомнил:

- Хочешь, прочту самое-самое первое? Только не смейся! Мне и самому сейчас смешно. Это давно, когда мне десять лет было...

Она кивнула головой.

И я начал:

Жил-был папа,

Очень добрый,

Только поздно приходил

И носил домой работу.

Этим маму он сердил.

Думал я:

Принес машину,

А он работу притащил.

Положил ее на полку,

А работу не раскрыл.

Каждый день

Приходит папа

Только ночевать домой.

От такой большой работы

Папа наш бывает злой.

Иногда бывает так:

Папа наш

Берет работу

И над ней всю ночь сидит.

Утром папа

Чай глотает

И на службу с ней бежит.

Правда, смешно и глупо? - спросил я ее. И сам засмеялся.

Но что это? Я посмотрел на ее лицо - она плакала.

- Не сердись, - сказала она сквозь слезы. - У меня папу убили... Там, под Выборгом...

Это был день окончания войны с Финляндией. Это был чудесный мартовский день, принесший людям радость. Играла музыка. По Красной площади ходили толпы людей. Люди веселились в домах - мы слышали сквозь окна их смех, и песни, и шумные голоса.

Но сейчас я понял, что не видел всех окон. Я не видел Наташиного окна. Не видел и других - таких же. А они были.

Выборг! Я не представлял себе этого города. Я никогда не был в нем. Я слышал слово "Выборг" по радио, читал его в "Пионерской правде" и еще раньше знал это слово от отца.

- Вон Выборг, - говорил он, когда мы купались в Финском заливе под Сестрорецком.

Мы провели там с отцом неделю в тридцать шестом. Выло тепло, и вокруг шумели сосны, и песок под ногами был усыпан шишками и иголками. Иногда иголки вонзались в голые ноги, но я бежал к воде, и отец кричал мне:

- Смелей! Смелей!

Он хотел научить меня плавать.

Выборг был где-то рядом.