Позабытое давно. Сборник рассказов

Женька растер маленький зеленый листик пальцами и поднес к носу. Пахло горько, горячо, терпко… Это полынь. Так делать научил его отец. Еще он научил любить собак. Говорил, что собаки гораздо лучше людей, добрее, честнее, умеют любить и не знают предательства. От отца даже пахло собаками, и Женьке это нравилось, ведь он тоже любил собак. И собаки любили и Женьку, и его отца. А недавно маленькая дворовая собачка Пальма родила щенков. Они выползли за ней из ямы под гаражом, маленькие, пыльные… Ходить они еще не умели и все время падали, а Пальма заталкивала их носом обратно и жалобно посвистывала носом. Собачка лизнула Женькину руку и посмотрела на него исподлобья так жалобно, как умеют смотреть только больные маленькие собачки. Бровки ее сделались домиком, карие глаза слезились, казалось, она вот-вот заплачет. Женька стащил из дому сосиску и отдал Пальме, но этого ведь мало – ей надо было кормить своих пятерых щенков, сосисок надо много, целый килограмм, а лучше мясо. У матери на плите в большой синей кастрюле варился бульон. Мяса там было немного, в основном большая голубоватая кость. Женька выловил кость, срезал с нее мясо и отнес его во двор Пальме. Собачка обомлела от такой роскоши, схватила кусок и залезла с ним под гараж. Женька даже засмеялся от радости за нее.

– Жека, тебя мама ищет, – крикнул рыжий Сашка, проезжая мимо на черном ржавом велосипеде. Сердце тяжело ухнуло и замерло – обнаружила!!! Женька нехотя поплелся домой.

Мать стояла посреди кухни. Ее худые узловатые руки, похожие на витые серые веревки, безжизненно свисали по бокам, в правой она держала грязное кухонное полотенце.

– Ты куда, паршивец, мясо дел?! Говори!

– Я, мам,… там Пальма, у нее пять щенков…

По лицу хлестко ударило влажное грязное полотенце. Женька попятился и закрыл лицо руками. Удары шли один за другим, пока он, пятясь, не перешагнул порог кухни. Тут мать всхлипнула, упала на табурет и уронила голову на сложенные на столе руки. Худые плечи беззвучно затряслись. Женька тронул ее за плечо:

– Мам, прости меня, я больше не буду…

Она обернулась. Белесые брови стояли домиком, совсем как у Пальмы.

– Не будешь! Жрать ты больше не будешь! Иди вон с глаз моих!!! Обеда не будет! И ужинать можешь не приходить!

Женька понял, что она снова заводится и потихоньку вышел из квартиры.

Было жарко, сразу захотелось пить. Женька тихо поплелся к колонке, попил почти горячей воды, умылся, облил ноги. Стало легче, и Женька решил пойти в маленький городской парк через дорогу, чтобы не слышать, как других детей зовут обедать. Обед-то ему не светит … Путь к парку лежал через большой школьный двор, на который по выходным жители соседнего частного домика выпускали попастись своих индюшек. Женька боялся этих больших некрасивых птиц, особенно индюков. С клюва у них свисала фиолетово-синяя кожаная сопля, которая тряслась и раскачивалась от злобного клекота. Ноги у них были бледно-голубые, чешуйчатые, перья – иссиня-черные, взъерошенные. А глазки – маленькие, желтые, как у сумасшедшей бабки-сторожихи с рынка. Говорят, она топила новорожденных котят в ведре, а потом мыла ими пол. Но сейчас все индюки спали в пыли в тени акации, и Женька без происшествий быстро перебежал через двор на улицу. На улице тоже было тихо и пустынно. Проехал старенький автобус, обдав пылью и запахом бензина спящего на остановке толстого дядьку с накрытым газетой лицом. Звонко шлепая босоножками, прошла бойкая белокурая женщина с тяжелой сумкой в руке. И тут Женька увидел Ее. Девочка выходила из «Гастронома». На ней было клетчатое платье, белые босоножки и белая панама, в руках – пакет с молоком и хлебом. На худых ногах выделялись помазанные зеленкой коленки. Женька почувствовал, как заливается краской. Он быстро спрятался за широкий ствол тополя и подождал, пока Она пройдет до перекрестка, вышел из-за дерева и пошел за ней. Он влюбился уже давно – в середине четвертой четверти. Она училась в 6-А, а он во 2-Б и это разделяло их сильнее всех границ мира. Она и не знала о его существовании, а он … Он тихо вздыхал, когда специально ходил мимо их класса … Вот и все, что он мог себе позволить, но даже это было очень волнительно и очень –очень секретно, об этом не знал никто. Эту тайну он не доверил бы никому на свете! Даже отцу! А может быть, ему и доверил, если бы только он пришел … Может быть только отец и понял бы его, ведь он тоже любил мать, а она его выгнала … Звали девочку необыкновенно – Инна Марченко… Марченко Инна … Как чайки кричат… Она дошла до перехода, перешла на другую сторону и встала в небольшую очередь за квасом. «Московское время четырнадцать часов сорок три минуты», – трескуче сообщил транзистор у длинного и очень загорелого парня в очереди, и заиграла приятная мелодия. Женька встал в конец очереди и смотрел на Иннины босоножки – их белые перепонки красиво выделялись на загорелой тонкой стопе. Вдруг резкий крик прервал идиллию: