Поздняя греческая проза

5. О услада Харит, ныне игралище эринний! Горе мне, я обрел новое имя, — прежде, когда ты был жив, меня звали трижды блаженным, отныне зовут трижды злосчастным. До каких только городов молва не доносила твое имя! Какие пределы не исполнил ты своей славой и достоинствами юной души!. Гераклу пришлось долго скитаться и совершить двенадцать подвигов, дабы всю подлунную сделать свидетельницей своей славы. Ты же, не расставаясь с домашним кругом, благодаря чудесным своим деяниям перешагнул в молве через Геракловы столпы. Всех людей ты полонил своими чарами! (6.) Отцы обычно расточают своим сыновьям незаслуженные хвалы; благодаря тебе это правило нарушено: отец о твоих достоинствах молчал или, во всяком случае, говорил о них мало, ибо ввиду твоих великих достоинств опасался козней судьбы;[652] напротив, все другие рассказывали твоему отцу о достоинствах сына. Ведь ими ты покорял людей всякой судьбы и всякого возраста. (7.) Что за злой рок унес с моего очага твои Золотые локоны? Кто угасил яркое пламя моей славы? Какой прах покрыл священные волосы, которые ты с первых дней жизни лелеял для бога Диониса, и глаза, красотой едва не затмевавшие блеск солнца? Какая эринния похитила багрянец твоих щек, нежную и сладостную улыбку губ? Увы, Дионис, как ты стерпел, что из твоего храма увели священного отрока? В честь победы над тобой и надо мной воздвигли эриннии трофей! (8.) О печальные восторги Диониса! О киферонская беда[653], ты побеждена моим злосчастием! Увы, Деметра и Кора, не сберегли вы своего питомца![654] Он принимает посвящение, но в храмине под землей, не отцом посвящается, а мрачным и злобным демоном, глядит не на пламя факелов, а на светильники эринний и пойн.

Почему я не ушел раньше его? Почему отец не упредил сына? Почему мне не было дано уготовить ему брачное ложе в подземном мире, поелику зависть эринний лишила его свадебного чертога на земле? О, для сколь слезных стенаний я пощажен! Произнося всевозможные речи, я избегал надгробных, не ведая, что пощажен, чтобы произносить ее над собственным сыном. (9.) Я дарю тебя словами, дитя, ибо не могу подарить погребальными дарами. Из слов насыпаю тебе могильный холм — расстояние не дает мне возможности покрыть землею твое тело. О, какие речи я посвящал тебе прежде и какую посвящаю ныне: могила — вместо ареопага, вместо свободы — смерть[655]. Из-за тебя, думается мне, всплыли в памяти древние имена, соседей этого судилища, богинь, которые не могут ни обвинять, ни карать[656]. (10.) Какой другой сын столь предан отцу, как ты? Кто справедливее к родичам и родителям? Мы, злосчастные, я и твоя мать, оспаривали друг у друга твою привязанность, ты же разрешал спор, обходясь с каждым так, что мы оба считали себя победителями.

О медвяные речи! О голос сладостнее славного нектара богов! (11.) Издавна уже ты заботился о своем уходе из этой жизни^ уже давно ты доказал тем, кто мог это понять, что тебе суждена более высокая участь. Кто из старших тебя по возрасту так ревностно почитал богов, какой прорицатель или жрец столь благочестиво пребывал в храмах и у алтарей? Есть ли священная флейта, которая бы пела гимны слаще, чем твой голос? Какая лира, какая кифара более мелодически звучала в пеанах, чем твои уста? (12.) Некогда ты попрал пределы возраста своими достоинствами, ныне смертью. Братской любовью ты затмил Диоскуров. Они, хотя и сражались за Елену, не могли помешать ее похищению, а ты был сестре более надежным стражем, чем каменная стена. Даже из числа людей самых строгих нравов кто был воздержнее тебя? По своей воле, часто не дожидаясь предостережений наставника, ты отвращался от всего вредоносного и, если узнавал, что что-нибудь может быть опасным, не дотрагивался до него и кончиком пальца, даже когда для этого представлялись тысячи удобных случаев. Если же по неведению и прикасался к чему-нибудь такому, достаточно было только сказать слово, чтобы ты сейчас же послушался. (13.) А как не удивляться твоему мужеству! Тяжелые недуги подкашивают и крепких людей, ты же не поддавался ни одному из них (а они были страшными!) единственно благодаря своей душевной стойкости. На это, быть может, и вознегодовал злобный и жестокий демон и после многих своих поражений сокрушил тебя наконец тайными и коварными кознями. Ты, как мне довелось слышать, не покорился ему до последнего вздоха: побежденный телом, духом ты был непобедим. Демон душил тебя и не отступал, ты же, дитя, задыхаясь, продолжал до тех пор говорить о любезной твоему сердцу выпестовавшей тебя богине Афине[657], пока он, лишив тебя всякой помощи, не удавил своей петлей. Он ведь помнил, сколько раз терпел поражение, когда отец был с тобой и помогал тебе.