Поздняя греческая проза

В больших домах бывают и свободные и рабы; среди тех и других можно обнаружить удивительное разнообразие стремлений, суждений и прирожденных свойств — это вовсе не позорит дом, ничуть не оскорбляет господина, напротив — это на редкость украшает дом, да и сам господин находит в этом немалую отраду. А все это сооружение, ограниченное пределами неба, так называемый мир, есть некий большой чертог, во главе которого стоит самое возвышенное начало, удаленное от всякого соприкосновения с материей, — его-то мы и обозначаем общеизвестным названием — "бог". Он желает, чтобы весь человеческий род, словно его домочадцы, благоговейно почитал его как господина; однако он ни у кого не похищает свободы пользоваться своим разумением, напротив, ему чрезвычайно приятно и радостно видеть, как бесконечное множество людей, рассеянное по всей вселенной, стекается наперебой, чтобы почтить его по-разному, каждый на свой лад. Он полагает, что именно это как раз и служит его славе и украшению.

Какое же безумие добиваться того, чтобы все люди, против своей воли, держались одних и тех же убеждений! Этого сделать нельзя, да если бы и можно было, то не следует. Твое решение более мудро, император: ты никого не лишаешь его убеждений, но предоставляешь свободу выбора, так чтобы людей не привлекали к ответственности за наименование и форму их религии, по обвинению либо в сеянии смуты в государстве, либо в тайных преступлениях. По моему мнению, этот закон лучше и полезнее для всего государства, чем даже недавно заключенный с варварами договор[750]. Договором мы добились мира с варварами и чужеземцами, а благодаря твоему закону устранены всякие раздоры и внутренние распри, от которых мы так страдали. Ведь в прошлом, как ты прекрасно знаешь, мы были страшнее для самих себя, чем любая конница или пехота внешних врагов: доносы, при помощи которых одно вероисповедание нападало на другое, приносили государству больше вреда, чем набеги всех варваров на наши области. Поэтому, император, дозволь весам стоять ровно, не делай одну чашку весов тяжелее другой, так чтобы все люди, какой бы религии они ни придерживались, одинаково и единодушно просили у бога долголетия и благополучия твоему правлению.

XXX. Заниматься ли земледелием?

Гесиод, аскреец, получивший мусический дар вместе с лавром, по преданию, от самих Муз, разделил поэзию на хвалу героям и хвалу Музам и включил туда же и описание земледелия, восхваляя все, что к нему относится, и наставляя нас в этом деле; суждения о земледелии перемешаны у него с суждениями о добродетели, словно это одно и то же — знать земледелие и добродетель, так что, научаясь одному, научаешься одновременно и другому.

Надо и нам, вслед за Гесиодом и Музами, подробнее доказать, что не понапрасну считают Гесиода мудрецом: своей великой славой он обязан сочинениям по земледелию, и недаром ему вручили судьи победный венок, когда он состязался с Гомером в мудрости и мусическом искусстве на погребении Амфидаманта[751]. Гомер воспевал войны, битвы, сражающихся плечом к плечу обоих Аянтов и тому подобное, а Гесиод — земледельческие труды и дни, благоприятствующие этим трудам. Это и понравилось всем судьям.

Призовем же и в этой речи себе в помощь богов — покровителей земледелия и все что ни на есть лучшее от каждой Музы, да и самого Музагета![752] И не только ради самой этой речи, но и ради всего, что люди получают от богов: ибо боги имеют попечение о годичной смене земледельческих работ, о возлияниях, жертвоприношениях, пиршествах, обо всем, что Оры производят из земли. Если бы мы призвали Диониса, нимф, дочь Деметры, дождящего Зевса и рождающего Посейдона[753], мы приступили бы уже к священным таинствам и прибавили бы к нашим речам мудрость Продика:[754] ведь он связывает с благами земледелия разные человеческие священнодействия, мистерии, праздничные собрания, обряды, полагая, что благоволение богов нисходит тогда на людей и что в этом — залог всякого благочестия.

Орфические таинства и обряды тоже не чужды земледелия[755], на это намекает и самый миф, где рассказывается, что Орфей очаровывал и завораживал все; любая натура и звериный образ жизни облагораживаются употреблением благородных плодов, доставляемых земледелием — души облагораживаются, так как исчезает звероподобная их сторона. Орфей очаровывал, верим мы, даже зверей своим пением, он учил применять дары земледелия при жертвоприношениях богам и в священных обрядах. И вот слава о нем распространилась среди людей, и все принялись за Земледелие: отправишься ли ты к эфиопам, живущим на всем пространстве от востока до запада по всему югу, или к кельтам, Занимающим северную часть земли, или к народам, обитающим между ними, — все они земледельцы, пахари, огородники.