Поздняя греческая проза

5. Одиссей. Ну и ну, Грилл, ты, видно, был хорошим софистом, если и теперь в образе свиньи столь мастерски отстаиваешь свою мысль. Однако почему ты не переходишь к рассуждению о целомудрии?

Грилл. Я думал, что ты будешь со мною спорить, а ты между тем торопишься послушать о целомудрии. Впрочем, ведь ты супруг самой воздержной из женщин и вдобавок считаешь себя образцом воздержности, так как презрел домогательства Кирки[140]. Однако, при всем этом, и тут ты нисколько не превосходишь животных: они тоже не желают соединяться с теми, кто выше их, но ограничиваются себе подобными. Вовсе не удивительно, если ты, словно козел Менд[141] в Египте, запертый, как рассказывают, с многими красавицами и не испытывающий охоты сочетаться с ними, но предпочитающий для этого коз, чувствуешь склонность к привычным любовным связям и, будучи человеком, не желаешь делить ложе с богиней. А воздержность Пенелопы обкаркают с презрением и смехом сотни ворон, из которых каждая, если умирает ее ворон, вдовствует не малое время, а в течение целых девяти человеческих поколений. Так что твоя прекрасная Пенелопа в девять раз уступает целомудрием любой вороне.