Поздние новеллы

Выселяющаяся масса, по числу душ намного меньше, нежели с тем желают мириться легендарные цифры, но достаточно сложная для того, чтобы ею управлять, руководить и ее снабжать, довольно тяжкое бремя для того, кто несет ответственность за ее участь, за продвижение на вольных просторах, ступила на путь, сложившийся сам собой, если — а на то имелись веские причины — хотела обойти начинающиеся к северу от Горьких озер египетские пограничные укрепления; путь этот вел по краю, где расположены Соленые озера, куда врезается более широкий, западный из двух рукавов Красного моря, превращающих Синайскую землю в полуостров. Моисей знал эти земли, поскольку проходил их во время бегства в Мадиам и на обратном пути. Ему лучше, чем юному Йошуа, у кого в голове имелись лишь копии карт, были известны их особенности, природа илистых ваттов, иногда обнажающих перемычку между Горькими озерами и морской бухтой, по которой при сопутствующих обстоятельствах все-таки можно посуху перебраться на Синай. А именно, когда дул сильный восточный ветер, море отступало и шельф открывал свободный проход — в таком-то состоянии благодаря благоприятствующим распоряжениям Яхве беглецы его и нашли.

Весть эту распространили в массах Йошуа и Халев; Моисей, призывая Бога, держал над водой жезл, чем понудил ее отступить и освободить людям проход. Вероятно, он действительно это сделал и торжественным жестом во имя Яхве оказал помощь восточному ветру. Во всяком случае, вере народа в своего вождя подобное подкрепление не помешало, тем более что именно здесь, в первую очередь здесь она подверглась нелегкой проверке на прочность. Ибо именно здесь случилось, что войско фараона, люди и колесницы, яростные серпоносные колесницы, увы, слишком хорошо известные, нагнали выселенцев и едва не положили кровавый конец их странствию к Богу.

Известие об их приближении, которое принес арьергард Йошуа, вызвало в народе непомерный страх и бешеное отчаяние. Тут же ярким огнем вспыхнуло сожаление, что последовали за «этим человеком Моисеем», и поднялось то массовое недовольство, которое, к скорби и горечи Моисея, повторялось при всякой трудности, что впоследствии возникала. Женщины вопили, мужчины ругались и потрясали кулаками у бедер, как обычно в возбужденном состоянии делал Моисей. Говорилось следующее:

— Разве не хватало гробов в Египте, куда бы мы мирно вошли в свой час, если бы остались дома?

Вдруг Египет стал «домом», хотя всегда был барщинной чужбиной.

— Лучше быть нам в рабстве у египтян, чем погибнуть в этой глуши от меча.

И такое Моисей слышал тысячи раз, это даже испортило ему радость от спасения, которое было потрясающим. Он являлся «тем человеком Моисеем, который вывел нас из Египта», что подразумевало похвалу до тех пор, пока все шло хорошо. Если же плохо, слова тотчас меняли окраску, приобретая значение ропотного упрека, неизменно недалекого от мысли о побиении камнями.

В общем, после короткого перепуга здесь все прошло позорно, неправдоподобно хорошо. Благодаря Божьему чуду Моисей стал весьма велик, стал «тем человеком, который вывел нас из Египта», — что значило опять-таки противоположное. Племя катится по осушившемуся шельфу, за ним — египетская мощь колесниц. Вдруг ветер умирает, прилив обращается вспять, и, захлебываясь, всадники и кони гибнут в поглотивших их водах.

Триумф был беспримерным. Мариам, пророчица, сестра Ааронова, ударяя в тимпан, пела пляшущим женщинам:

— Воспойте Господу… высоко превознесся… коня и всадника… ввергнул в море.

Всё она сама сочинила. При этом нельзя забывать о сопровождении тимпана.

Народ охватило глубокое волнение. Слова «величествен святостью», «досточтим хвалами», «грозен», «творец чудес» не сходили у него с языка, и было непонятно, относятся ли они к Божеству или к Моисею, Божьему человеку, поскольку считалось, что потопляющий поток на египетскую мощь обрушил его жезл. Путаница напрашивалась сама собой. Если народ вдруг не роптал, Моисей непрестанно изводился тем, как помешать людям держать за Бога, за Того, о Ком он возвещал, его самого.

X

Вообще-то смешного тут ничего нет, ибо то, что он начал требовать от несчастных, превосходило все обыкновенно-человеческое и вряд ли могло родиться в голове смертного. Только рот разинуть. Тотчас же после Мариамовой песни с плясками он запретил любые дальнейшие торжества по поводу гибели египтян. Он заявил: даже небесное воинство Яхве намеревалось подхватить победную песнь, но Всесвятой оборвал их:

— Как, Мои творения тонут в море, а вы собираетесь петь?

Он пустил в народ эту короткую, но поразительную историю. А еще добавил:

— Не радуйся, когда упадет враг твой, и да не веселится сердце твое, когда он споткнется.

В первый раз всей ораве, всем двенадцати тысячам и паре сотен душ, включая три тысячи годных к воинской службе, подобным образом говорили «ты»; это обращение обнимало всю их совокупность и одновременно устремляло взор на каждого — на мужа и жену, на старика и ребенка, каждому словно тыкали в грудь пальцем.

— Не возопи от радости, когда упадет враг твой.