Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Несомненно, обилие дискуссий в послевоенной советской науке было связано с изменением статуса науки после войны, что зафиксировано Постановлением Совета Министров СССР № 514 от 6 марта 1946 года «О повышении окладов работников науки и об улучшении их материально-бытовых условий». Фактически ученые стали элитным классом послевоенного советского общества – наряду с партийной номенклатурой, высокими государственными чиновниками и высокопоставленными военными. Резко увеличились зарплаты, статус и привилегии ученых, многократно выросли финансирование науки и количество академических учреждений[957].

Отдавая дань доминировавшему в 1980–1990‐е годы ревизионизму, А. Кожевников утверждал, что дискуссии в позднесталинской науке являлись частью «ритуальных коммунистических игр, именуемых „дискуссия“ и „критика и самокритика“». Он полагал, что «на практике конечные результаты публичных конфликтов не были предопределены заранее, а зависели от умений и действий противоборствующих сторон», что «исход разыгрываемого „поединка“ был непредсказуем», что эти «игры» носили характер «публичного состязания с более или менее заданными правилами, но с открытым результатом», а «содержание и результаты проводимых собраний не были строго детерминированы»[958]. Вывод этот не подтверждается анализом ни одной из кампаний в послевоенной науке. В каждой из них исход конфликта был не только предопределен, но сами кампании задумывались под требуемый «исход» (хотя эти результаты и были каждый раз различны, имели различные источники, определялись различными группами лоббирования и достигались различными способами). Более того, они планировались как настоящие «спецоперации».

Юрий Жданов, который по неопытности вызвал разгром генетики в 1948 году своей атакой на Лысенко, приоткрыл лабораторию сталинского «творческого дарвинизма», пересказав высказывания Сталина о противниках Лысенко, в которых он, согласно своим убеждениям в продажности и низкопоклонстве ученых-генетиков, видел людей «подлых» и «купленных»:

Большая часть представителей биологической науки против Лысенко. Они поддерживают те течения, которые модны на Западе. Это пережиток того положения, когда русские ученые, считая себя учениками европейской науки, полагали, что надо слепо следовать западной науке, и раболепно относились к каждому слову с Запада. Морганисты-мендельянцы это купленные люди. Они сознательно поддерживают своей наукой теологию[959].

Понятно, что подобные установки не предполагали научной дискуссии в принципе. Но в иных категориях Сталин просто не мыслил. В разгар холодной войны он считает важным защищать ламаркистские установки в советской биологии, сдвигая идеологическую парадигму в сторону волюнтаризма и романтизма. Однако классовый идеологический аккомпанемент кажется чуткому к «музыке революции» Сталину неуместным. В целях националистической мобилизации он считает национальный речитатив куда более эффективным. Сталин мыслил в категориях ресентимента («низкопоклонство перед Западом»), единственно доступных ему примитивных философских оппозиций («теология», «идеализм») и свойственного ему агентурного видения мира («купленные люди»). В этих условиях классовый дискурс был неуместен даже в качестве идеологической упаковки.

Можно по документам проследить, как трансформировался дискурс, оформлявший эту «научную дискуссию». Сохранились готовившиеся в 1946 году Агитпропом ЦК проекты постановления ЦК «О мичуринском направлении в биологии» (более поздний вариант назывался «О положении в советской биологической науке»), где эта борьба квалифицировалась в традиционных классовых категориях: