Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Так на наших глазах совершается открытие – творческий марксизм порождает творческий дарвинизм, а он, в свою очередь, ветвистую пшеницу. Алексей решает высадить семена прямо в землю без пахоты, поскольку «такую землю мороз не раздерет, в ней семена не погибнут». Мать потрясена этой идеей: «Это ты придумал, Алеша?» – «Нет, мать, не я. Это придумал большой ученый, первый агроном нашей страны… Это он дает Сибири озимую пшеницу! Озимая всегда урожайнее яровой! А я только его ученик… я применю его гениальную идею к ветвистой, сделаю ее озимой… И наша южанка получит больше солнечных дней… Она отплатит, мать… зерном вернет!» Речь идет, конечно, о Лысенко. Подобно тому как из задачи само вырастает решение («Сверхурожайная пшеница в Сибири должна расти»), так же точно происходит чудо еще до того, как пшеница появилась. Разговор двух председателей колхозов:

Галкин. Как пойдет ветвистая по всем колхозам, по всему Союзу!.. Это что будет?

Аскаров. Море хлеба будет. Океан.

Галкин. И вот объявят тогда – бесплатный хлеб!

Аскаров. Бесплатный хлеб?

Галкин. Для всех граждан Советского Союза. Понимаешь? За границей люди с голоду дохнут, а y нас – бесплатный хлеб. Пусть тогда подумают, что к чему.

Аскаров. Это уже, Галкин, будет коммунизм.

Соцреалистический романтизм буквально затапливает сцену, так что грань между реальностью и мечтой исчезает окончательно. Вот когда начинается демонстрация «достижений». Не успело произойти открытие, как Алексей выставляет свою диссертацию к защите. Его уговаривают отложить защиту (главным образом потому, что его покровитель Буров как раз в Москве; как потом выяснится, он находится на знаменитой сессии ВАСХНИЛ). Но Алексей непреклонен: «Дело серьезное, откладывать нельзя. Разве дело в диссертации, мама? Это не диссертация, это – бой. Это эпизод из огромного сражения. В нем встретились не армии, а мировоззрения. Отступать нельзя». Защита заканчивается провалом, диссертация Алексея квалифицируется как «антинаучная». Но он не унывает: «Я стал вдвое сильнее! Теперь я разгромлю их! Они отрицают факты! Пшеница есть! Я разгромлю их урожаем! Им не победить мичуринской науки! Сотни колхозов уже сеют по стерне…» Каким образом в течение нескольких месяцев могла появиться сверхурожайная пшеница даже мичуринскими методами, непонятно. Еще менее понятно, о каком урожае идет речь и как сотни колхозов (!) ее могут сеять, когда за прошедшее с «открытия» время не могло быть создано семенного фонда.

Зрителю предлагается поверить в то, что пшеница предъявлена и ученый совет университета отказался признать очевидное. И тут наступает катарсис – институциональный этап внедрения передовой науки. Из Москвы возвращается Буров. Он возмущен прошедшей защитой. Меняется Наташа, невеста Алексея, дочь Бурова. Она признается: «Когда я прочитала доклад Лысенко, я места себе найти не могла… А потом – дискуссия в Академии сельскохозяйственных наук… и его заключительное слово…» Она голосовала за исключение Грановского из кандидатов в члены партии и теперь признается отцу: «Их методы отвратительны! Я поняла это. Увидела своими глазами… Не только методы… Но я еще не все понимала… Я просто подумала… и испугалась… Неужели и я… с ними?.. Я сгорала от стыда… Все, все, что мы делали, было неверно! Подумай, сколько времени мы потеряли, скольким людям мы закрыли дорогу, сорвали работу, испортили жизнь!»

Методы Бурова совсем иные. Он вызывает Скрыпнева и просто отстраняет его от работы. На призыв Скрыпнева к сосуществованию различных направлений в науке Буров отвечает без обиняков: «Жизнь показывает, что Лысенко и его последователи – Новиков и другие – подлинные дарвинисты. Творческие! А вы – их противники, в этом смысл доклада товарища Лысенко, одобренного ЦК нашей партии. Всякое течение хорошо тогда, когда движет вперед. Ваше течение, профессор Скрыпнев, относит назад. На пути к коммунизму мы должны строить и творить. Все, что мешает нам в этом, – реакционно и должно быть сметено». Никакие аргументы ортодоксальному дарвинисту Скрыпневу не помогли: «Я – профессор. Я тридцать лет профессор. Я выпустил тысячи специалистов. Мои труды переведены на десятки языков! Я учил… Я – почетный член двух университетов. Я – доктор Сорбонны honoris causa! Я – член Британского королевского общества!.. Я поеду в Москву! Пойду в Академию наук!» В ответ он слышит от Бурова: «Вас лучше поймут в Британском королевском обществе».