Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

около трехсот лет тому назад, после изобретения микроскопа, ученые обнаружили, что все растительные и животные организмы состоят из мелких-мелких ячеек, ну, вроде пчелиных сот. Это и есть клетки… Во второй половине прошлого века немецкий ученый Вирхов… разработал теорию, по которой жизнь начинается только с клетки. Вне клетки нет ничего живого, и все клетки возникают только путем деления других клеток. Вирховианцы полагают, что когда-то, на заре жизни, каким-то образом возникла первая клетка, праматерь всего живого на земле… Стало быть, выходит, что появление первой клетки можно объяснить только вмешательством сверхъестественных сил, проще говоря, бога… Нa основе этого лжеучения выросла реакционная теория наследственности Вейсмана, Менделя, Моргана[1051].

Если с ненавистной генетикой учение о клеточной структуре органического мира было связано, то его увязка с религией требует объяснения. Если клетка возникает только от деления предшествующей клетки (закон Вирхова: «omnis cellula e cellula»[1052]), то смерти нет. Как заключала из этого Лепешинская, «то, что не имеет конца, не имеет и начала»; это, в свою очередь, создавало нишу для источника бессмертия и вечной жизни – бога. Поэтому цель ее «учения» была вполне очевидна: доказать противное. Проблема, однако, состояла в том, что «открытия» Лепешинской, как и «открытия» Лысенко, не опирались на факты, не имели под собой никакой доказательной базы. Кроме того, официальные биографы как Лысенко, так и Лепешинской не могли обойти этой странной для науки заточенности их исследований на предопределенный (якобы «предугаданный» классиками марксизма) результат. Сафонов писал, что «бесстрашие» Лепешинской в науке состояло в «ясности сознания своей цели, абсолютной теоретической готовности к тому, что вдруг мелькнуло в микроскопе»[1053]. В переводе с советского пафосного официоза это означало, что теория должна оправдать цель, а практика – подчинить наблюдаемое этой целесообразности.

Но то, что «вдруг мелькнуло в микроскопе», мало кого убеждало. Как пишет Рапопорт, цена исследованиям Лепешинской была известна всем тогда же. То, о чем решились сказать только после смерти Сталина, ни для кого не было секретом: «Просмотр ее гистологических препаратов убедил, что все это – результат грубых дефектов гистологической техники»[1054]. Не удивительно, что материализация этих открытий могла состояться только на сцене, на экране, на страницах беллетристики, в массовой печати.

В своей книге «Бесстрашие» Вадим Сафонов посвятил целые страницы захватывающим описаниям того, что «Лепешинская видела своими глазами» и что открывалось ее «глазу исследователя». Она видела, как возникает жизнь из пустоты и/или мертвой материи. Она видела то, чего никто никогда не видел. Но не потому, что этого не существовало в природе, а потому, что «никто еще не наблюдал этого удивительного зрелища… Да и как было наблюдать? Люди, не искавшие того, что искала (и что нашла) Лепешинская… только начинали свои наблюдения там, где Лепешинская уже почти заканчивает свои»[1055]. Эти описания – настоящая научная фантастика, которая, однако, претендовала на абсолютный реализм и, более того, на научную доказательность. Прямые апелляции к реальности и претензии на научность заявляются от лица Лепешинской и в пьесе братьев Тур, где Снежинская повторяет, что «проверка – это мать исследования…» и постоянно спорит именно о доказательности своих открытий. Интересно, что находит она эту доказательность в «предугаданности» (а точнее – заданности) этих открытий марксистским учением: