Пожалуйста, избавьте от греха

Если вы пробежали глазами эту белиберду, не став читать, я вас не виню. Я привел эту сводку только потому, что мне обидно было выбрасывать материал, на который я потратил столько времени. Всего получилось двадцать четыре человека, хотя опросили наши ребята добрую сотню, – следовательно, человек семьдесят-восемьдесят оставили свои мысли, догадки и намеки при себе. В пятницу вечером мы с Вулфом решили, что самую популярную версию отвергаем. Гипотеза о том, что Оделл подложил бомбу сам, была для нас совершенно неприемлема. Его жена, безусловно, знала бы об этом и не стала бы отдавать Вулфу сто тысяч, чтобы он начал расследование. Да и зачем в таком случае Оделл взял бы с собой ЛСД? Потому что был наркоманом и боялся, что в решающий миг не совладает с нервами? Кремер с окружным прокурором наверняка расследовали эту версию. Значит, нет. Исключается. Правда, одним из ее сторонников был Деннис Коупс, но это еще ничего не доказывает. Сол описал Коупса так: «Пять футов девять дюймов, сто шестьдесят фунтов, длинные каштановые волосы, падающие на плечи, бакенбарды, которые не мешало бы подровнять, рубашка и галстук кричащих тонов, аккуратный серый костюм, тихий приятный голос, дергающиеся руки». Сол беседовал с ним дважды, но ничего полезного не узнал. Разумеется, он не спросил Коупса, известно ли ему, что Кеннет Меер имел привычку лазить в стол Браунинга и проверять, сколько там осталось виски. И хотя Сол не хуже Вулфа мог извлекать ответ на незаданный вопрос, с Коупсом он потерпел неудачу.

Собственно, именно так можно назвать итоги и всех остальных общений. В субботу в четыре часа дня мне уже начало казаться, что и от Сильвии Веннер я ничего не добьюсь. В голубых шортах и белой безрукавке с синими пластиковыми пуговицами на нее стоило засмотреться: гладкая кожа, ровный загар, прелестная мордашка, которая при дневном свете казалась даже лучше, чем при искусственном освещении. Мы сидели и уплетали жареного цыпленка, приготовленного Фрицем, йогурт и безвкусные крекеры, которые принесла с собой Сильвия, соленые огурчики и сырую морковь с сельдереем. Сильвия пила овощной сок, а я потягивал молоко, когда она вдруг спросила:

– Вы, конечно, знаете, что такое этимология?

– Ха! – произнес я. – Я работаю на Ниро Вулфа.

– А при чем тут это?

– Как при чем? Он знает больше слов, чем Шекспир.

– Вот как? Я о Вулфе почти ничего не знаю. Однажды мы пытались затащить его в мою программу, но он отказался, и мне не удалось побеседовать с ним. А вы тоже увлекаетесь словами?

– Не совсем. Только в силу необходимости.

– А меня слова очень занимают. Вот я смотрела на вас, когда вы вытаскивали якорь, и думала. Взять, например, такие слова, как «половой член» и «писька». Они начинаются на букву «п».

– Очень верное наблюдение, – не моргнув глазом, заметил я.

– Так вот, они начинаются на «п», потому что с этой же буквы начинается слово «пенис».

– Черт возьми, вы правы! – с восхищением произнес я.

– А такие глаголы, как «писать», «переспать» или «перепихнуться», – все начинаются с буквы «п». Что это – мужской шовинизм?

– Извините, не понял.

Сильвия отпила сока.

– Неужели вам не ясно? Ведь женщины тоже отправляют естественные надобности, тоже мочатся. Но они вынуждены говорить, что писают, только из-за того, что на эту букву начинается «пенис». А если бы они говорили, что «висают»? Как бы вам это понравилось?

– «Висать»… – задумчиво произнес я. – А-а-а… понял – от слова «вагина» или «влагалище». Да?

– Ну конечно. И еще «венерин холм», хотя возможно, что это совпадение.

– Ну что ж, вы, пожалуй, правы. Точнее, «вожалуй, вравы». Вы не поверите, но лично я возражать не стал бы. Мне это даже нравится. «Простите, мне хочется повисать». Очаровательно!

– Я вам не верю. Это точно мужской шовинизм. Вот, кстати, еще пример. Палка. Или выражение «кинуть палку». Опять на букву «п». Причем это потому, что палка большая, а мужчинам наверняка хочется, чтобы пенисы были длиной с палку. Фута три.

– Нет, это слишком много. Давайте сойдемся на двух футах. Или хотя бы на тридцати дюймах.

– Не торгуйтесь. Даже два фута… – Она развела руки на расстояние, соответствовавшее, по ее представлениям, двум футам, хотя на самом деле там было двадцать восемь дюймов. Отправила в рот печенье. Веченье. Потом сказала: – Или возьмите слово «евнух». Какое еще излюбленное мужчинами ругательное слово начинается на букву «е»?

Я мысленно охнул.

– С ходу не соображу. Нужно подумать.

– Хорошо, подумайте.

Вот так меня мучила современная суфражистка, любительница этимологии, на борту взятой напрокат яхты неподалеку от берега Лонг-Айленда. Если вы заподозрили, что, приставая ко мне со столь легкомысленными разговорами, она надеялась или хотя бы пыталась меня соблазнить, то заблуждаетесь. Я, во всяком случае, ни поводов, ни воводов ей не давал. Даже на борту яхты в уединенном районе Атлантики я не готов лишиться своей чести за пару цитат из Оксфордского или Вебстерского словаря.

Словом, дамочка оказалась совершенно шальная. Закончив приставать ко мне со словами, она вдруг заявила: