Пожар Латинского проспекта

А тут ещё железный камнетёс в подмогу прибыл — станок для мокрой резки мы с Витей привезли, и я уж разместил. Тот самый, что купил я за свои деньги, с выданного, по случаю начала на Ушакова «палубы», аванса («Уважуха», — оценив агрегат, сказали тогда Лёша-с-Витей — неразлучные тамошние отделочники). Тот, что стоически перенёс два летних сезона и зиму — не сломался, родной! Перегрыз больше двухсот метров толстенного камня, и только в последнем уже шаге стал задыхаться без «полетевшего» таки водяного насоса, да «захрипел» пошедшим в разнос подшипником. Подшипник сменили, да так, что работал станок теперь почти бесшумно, а не как турбина авиационная на взлёте: когда на Ушакова заводился, весь дом слышал и благодарил. А насосик водный взамен куплен был в зоомагазине «Какаду» — для аквариумов. Не такой, ясно, был он мощности, и включать его в гнездо переноски нужно было каждый раз отдельно, но фырчал исправно, и даже умиротворяюще — лил воду на колесо режущего диска старательно. И сейчас стоял четырехногий во дворе у хороших людей, среди вольного простора, под высоким небом с плывущими суровыми тучами. Совсем, впрочем, не страшными — после тех людей, что, не давая покоя, гоняли Гаврилу со станком этим по двору, как Богом избранный народ по Палестинам: везде мешал.

И когда там, заводя станок, я, случалось, думал грешным делом, что если вот эти мои руки — причина рабства здесь моего, так может, лучше будет их по локоть отрезать, он, казалось, жужжал под ухо: «Руки-то при чем? Голова виновата — её и суй». Но бестолковка под семиметровый подъём диска влезть никак не смогла б — с камнем-то пятисантиметровой толщины мучился!

Хорошо, что цел остался — теперь хорошим людям доброе дело делал. Ниши-то каменные так хозяйке на сердце легли, что в полуденном походе к морю — за галькой для сооружения — она выдвинула Александра вперёд себя.

В понедельник Александр отдал ключи от входной калитки и бани, где я переодевался и держал свой инструмент: хозяйствуй, мол, паря, сам! Накладно и недосуг ему каждый день из города мотаться.

Молодец — правильно Гаврилино «не сегодня — завтра»

понял!

* * *

— Люба зачитала твою Гаврилиаду девчонкам — те пищали!

* * *

А во вторник на танцпол пришёл Серёга…

Занятие подходило к концу, все сиденья и диваны были уже заняты семичасовой группой, на глазах которой мы старались изобразить ча-ча-ча — что уж выучили за два занятия. Основные шаги с «шоссе», раскрытия — «нью-йорки» («Не знаю, почему названы именно так», — пояснил Артём) и повороты. Любаша была хороша. Прямо с работы, из школы, в облегающем её фигурку сером платье, и туфельках на каблуке, здорово довершающих покатые линии точёных икр красивых ног. Способных — сейчас я это видел воочию по лицам сидящих кавалеров, — если уж не сводить с ума, то взоры притягивать магнетически.

Я старательно поспевал за яркой своей партнёршей, экономя время на выпендрёжных назад-коленках и «восьмёрочке» нижней частью тела: не до хорошего — в шагах бы не сбиться! И всё же в повороты я вписывался через раз. Как на грех, наша пара оказалась ближней к скамейке «запасных». Оставалось компенсировать ляпы моментом чувственного подхвата гибкого стана партнёрши, когда мы сходились в исходной латинской стойке, да масляно-знойным взором истинного кабальеро, устремлённым

в её глаза. В один из таких моментов, когда Люба вновь оказалась в танцевальных моих объятиях, и наши открытые ладони нашли одна другую, Любаша, успев кивнуть через плечо, поспешила сообщить:

— О, Серёжа пришёл.

«Зачем?»

Молодец, сказала! Впору было убавлять прыть.

Обернувшись, я кивнул — из приличия. «Скучали, что ли, без него?» И отдалился от своей партнёрши. И остыл моментально. «Приглашали мы его, что ли?» Сегодня проводов с прощанием не будет — а как теперь мне без них?

Но надо было тот краткий миг видеть его глаза!

Занятие закончилось, Любаша порхнула к мужу, поцеловала, пощебетала чуть и поспешила в раздевалку. А Серёга остался на месте. Стиснутый вешалкой с одной стороны и дверью с другой. Припёртый к стене ярким светом, отзвучавшей громкой музыкой, аншлагом и красотой своей Любови, раздавленный моим вероломством.

Надо было подойти — протянуть руку. Открытую. И ведь не дрогнула она у контраса!

Стянув, после рукопожатия, свою куртку с вешалки и подхватив лежащий под ней пакет с обувью, я кивнул на дверь Сергею.

— Я — туда.

Мы вышли на лестничную площадку. Прохладную, сумеречную, безлюдную. С вереницей огней едущих внизу машин за стеклянными стенами. Прекрасно располагающей к «разборке», если уж не с выбросом тела соперника сквозь стёкла четвёртого

этажа, то к увесистым оплеухам и нераздеримой склоке — само собой!

Серёга, похоже, романтизма ситуации не прочувствовал.

— Чё, тут даже раздевалки нет? — наблюдая моё переобувание на ходу, процедил сквозь

зубы он.

— Есть! Но она пока общая. Поэтому, чтоб туда не ломиться — девчонок не смущать, я — здесь. Здесь спокойнее.

Он промолчал. Я поскрипел, укладывая в пакет, летними своими плетёнками.

— Ладно, побёг я!

Чего, действительно, тогда было время терять?