Пожар Латинского проспекта

Сунув руку под холодное рукопожатие, успел сбежать на лестничный пролёт — я не хотел здесь её видеть с другим! — как дверь на площадке распахнулась и в потоке света появилась Любаша. С широкой улыбкой.

— Сюрпри-из!

Я знал, о чём она. Поэтому ещё прибавил шаг.

— Ага! Ну, до четверга, всего вам, ребята, хорошего!

«Откуда он приехал?» Да прямиком из дому, наверное, пришёл — не на службе в наряде, знать, нынче. «Зачем?» Как добропорядочный муж — супругу встретить. Ужин, должно быть, заранее приготовив — Татьяна говорила, что Серёга здорово готовит, и вообще — очень хозяйственен и домовит. Да оно и видно. «Скучали мы, что ли, без него?». Я — нет. «Приглашали мы его, что ли?» Люба, наверное — откуда б иначе Серёга место знал? Но это, кстати, и лучше, нежели он сам решил бы завалиться! Порадуйся искренне за партнёршу: счастливая супружеская чета осенним вечером пройдётся вместе, в бутик какой-нибудь наверняка заглянув, — твоё, Гаврила, какое дело? Какой тебе здесь, сирому, интерес? Ну, «обломали» тебя сегодня — от проводов трепетных отлучили. Кроме тебя самого, в главные нынче радости жизни этот ритуал возведшего, никто не виноват! И всё же, вслед за Булгаковским Коровьевым: «Горько мне! Горько!»…

Теперь Гаврила жизни силы

Не в чаче черпал — в ча-ча-ча!

Одно лишь и сомненье было:

Не удушил бы муж партнёрши сгоряча.

— Что-то случилось? — Глаза Татьяны расширились тревогой, едва я вступил на порог комнаты.

Я отрицательно мотнул головой.

— Я же вижу!.. Что-то не так? — Она вздохнула. — Ладно, захочешь — расскажешь. Семёна можешь с художки встретить?

* * *

Два раза в неделю Семён посещал художественную школу, что находилась в пятнадцати минутах ходьбы. Путь пролегал, опять же, через живописный мостик в этнографическом

центре «Рыбная деревня». Кованые его ограждения, правда, регулярно грузились

замочками и замками молодожёнов (порой и амбарными), наглухо скреплявшими любовь. По счастью, однажды чья-то рука избавляла изящную ковку от ржавеющих оков любви,

и мостик некоторое время дышал свободно.

Способности к рисованию у Семёна были. Да и странно, с другой стороны, было бы иначе — ведь он и на свет появился не без участия великого живописи импрессиониста…

«Не бойтесь совершенства — оно вдали», — каламбурила надпись на театральном билете. Самом дешёвом, что Татьяна радостно презентовала мне. «Тебе обязательно надо посмотреть! Придёшь — нам всё расскажешь». — Она нежно погладила свой большой живот.

Не сказать, чтоб его, совершенства, очень уж я опасался, просто посмотреть спектакль про Сальвадора Дали в областном драматическом хотелось. На столичного режиссёра местная радиостанция без проволочек повесила дежурный ярлык «великий». Получалось, спектакль великого Грымова про художника, надо было понимать, в смысле величия тоже где-то с бока припёка располагающегося, в общем — зрелище! Ради которого и хлебом насущным пожертвовать не грех — грех не пожертвовать. Вот Татьяна и выкроила денег из семейного бюджета на один билет. Сама-то она пойти уже не решилась — вот-вот мы ждали ребёнка.

— Чего-то он разошёлся! Положи вот сюда ладонь — здесь у него сейчас головка… Смотри — затих! Вот жучара! Чует папку!

В февральскую пятницу (впрочем, последние зимние деньки уже дышали весною) я сорвался пораньше с работы. Ехал в переполненном автобусе из того самого дачного посёлка (камин там выкладывал), да ещё два солидных пассажира бузили спьяну:

«Он — полковник ФСБ, да!» — на что чернявая кондукторша откликнулась — правда, после их уже выхода, — строками популярной песни: «Ну, настоя-ащий полковник!» Приведя себя дома в надлежащий вид («Надень белую водолазку, под горлышко,

а поверх вот этот свитер — он тебе очень идёт»), я с некоторым волнением поспешил в театр.

Но совершенство так и осталось в тот вечер вдали. Недосягаемой. Потому что пробравшись в свою ложу мимо разношёрстной публики — от девочек-панков с серьгами в носу до вальяжных дам в жемчугах и бритоголовых господ, я обнаружил, что та занята прожекторами дополнительного освещения. Найденный- таки администратор, препроводив меня в другую ложу, милостиво предложил дополнительный стул. На который только с ногами влезть и оставалось — чтобы увидеть хоть кусочек (шестую, примерно, часть) сцены.

Уяснив, наконец, что шедевра мне нынче не увидать, я, не впадая в пафосные амбиции прочих недовольных (а их набралось с десяток), тихо сдал свой билет.

— Так что же вы хотели? — возмутился тогда администратор. — У вас же билет за сто пятьдесят рублей!

Дорогие стоили под тысячу.

Хотелось, конечно, предложить деятелям от культуры продавать билеты по пятьдесят