Пожар Латинского проспекта

рублей, да и высаживать зрителей в скверике у памятника Шиллеру — через дорогу от театра. А за пятёрку вполне можно было бы обилечивать проезжающих мимо пассажиров общественного транспорта. Но не стал я в храме искусства, да ещё пред ликом Дали, себя склокой унижать. Взял деньги свои убогие да и пошёл себе с Богом. А на пороге квартиры наткнулся на большие Татьянины глаза: «А чего так рано? Что-то случилось?» Пришлось рассказать. И хоть не сгущал совсем я красок, супруга расстроилась несказанно.

А на следующий день, самый счастливый, наверняка, в моей жизни, в половине третьего у нас родился Семён.

И потому этот двухтысячный год был лучшим — сусальная позолота святого не блёкла под пылью никчёмной суеты.

Его картины — на батике! — висели теперь в нашем коридоре — домашней картинной галерее…

— Привет, папа!..

Когда Семён и я, несущий объёмный портфель его работ, вернулись с художественной школы, Татьяна сообщила мне прямо с порога:

— Перезвони Любаше на домашний. Только что, буквально, она звонила: чего-то вы быстро там где-то расстались, на какой-то там лестнице, она даже не успела за что-то поблагодарить — в общем, я и слушать не стала. Сами разбирайтесь!

И воспарил опять душой Гаврила,

Вмиг позабыв щемящую тоску:

«Она! Она сама мне позвонила!»

Да много ли для счастья надо было дураку?!

— …Спасибо! Такой, прямо, джентльмен!

Да, завсегда пожалуйста — за тысячу-то рублей! Пока они ещё есть — хоть стоящее дело меценатствую.

* * *

Бодрящим осенней свежестью утром, я, как и обещал Грише, появился на Ушакова. Как красно солнышко: привыкайте — зима на носу, и этой зиме меня уже здесь не застать!

Сердечно поручкались мы с Гришей, сунул безмолвно чуть позже на крепкое рукопожатие руку Михаил Александрович — телохранитель хозяина, бывший в этот момент в очередной с Гришей вражде. С удовольствием пожал, по ходу, я руку и Василию Васильевичу — командиру «железячников».

— Ну, ты когда к нам?

— Да сейчас, Васильевич, документы все морские сделаю, и подтянусь.

— Давай, ждём!

Года два уже, как напрашивался я к «железячникам», делавшим на этом особняке всю декоративную ковку, сварщиком: «Перед морем постажироваться!» — «Так ещё и денег заработаешь!» — солидно заверял Василий Васильевич.

Сварщик, как дополнительная, к матросу, специальность на судне, конечно, котировалась.

Нынче я заходил во двор уже вольным художником. И от осознания этого, от вольного солнечного осени дня, и от событий вчерашнего вечера просто несло! Безудержно — смотри только, изнутри не разорвись!

— Все про тебя спрашивают: «Как Алексей?» — походя говорил, имея в виду домашних Ушакова, Гриша, — переживают за тебя… Вот смотри, Лёха, надо вокруг звонка камешки аккуратно снять, и, когда Василь Василич медяшку свою поставит, снова обложить.

Невелик был труд, но здесь ни на что соглашаться быстро не следовало.

— Это уже в который раз, Григорий Викторович, звонок этот дербанить будем? В четвёртый?

— Ну… — Разведя руками, Гриша кивнул на дом и понизил лишь чуть голос: — Ты его знаешь: «Хочу!» — и всё! Но, с другой стороны, это ты такой столб сделал, что приходится теперь всю пластмассу декоративной медной ковкой закрывать: другое уже

и не смотрится.

Это точно! Хозяин всегда в сердцах выговаривал своему дизайн-прорабу: «Альвидас, мне не нужна пластмасса!» Под пластмассой, впрочем, подразумевалось всё ненатуральное. Вот за эту-то хозяйскую к натуральному любовь Гаврила — натурально! — здесь три с лишним года и трубил.

По звонку-то дело было плёвым. Сбить аккуратно камешек вокруг него, сложить где-нибудь сбоку в строгой последовательности, а когда Васильевич приладит на звонок медный кожух с незатейливыми витушками, залепить обратно. Большой, с левого от звонка края камень треснет, ясно, на сей, третий раз, но: «хочу — так хочу». Жалко, конечно, — скурпулёзно всё замерялось так, чтоб камешки обнимали коробочку, как родную. Но не впервой уж клочок этот многострадальный «бомбить»: кабелёчек тоненький, пущенный «слаботочниками» к звонку без толковой защиты, не единожды перебивали. А Гаврила скотиной бессловесной каждый раз восстанавливал. Впрочем, на этом доме с одного раза мало что делалось…

— Сколько это будет стоить? — Вопрос был, опять же, для проформы: чтоб «лохом» не быть. Хотя теперь уж было явно поздно…

— Сколько скажешь. На пару тысяч, думаю, потянет.

«Сколько скажешь»! Скажи, сколько хозяин нужным посчитает заплатить!

Ладно, тогда я сейчас разберу, пусть они коробку устанавливают, а завтра, нет — послезавтра, залеплю. Так же вот — утречком раненько.

— Да ты можешь и вечером.

— По вечерам теперь — дивись, Григорий Викторович! — я на танцы хожу!

— На танцы? — по-доброму, искренне рассмеялся Гриша.

— Да-а! А ты как хотел — жизнь началась! Жена отправила: подруге её — в школе они вместе работают — партнёр был нужен. Да я-то её знаю тоже двенадцать лет. Мужик её, кстати, мичманом служит — пили с ним несколько раз.

Отставной военный, сунув руки в карманы куртки, покачался с пятки на мысок и, глядя в сторону, завёл: