Пожар Латинского проспекта

Вечером, уже со двора своего дома, я затеялся sms-перебранкой с не на шутку встревожившимся Гришей: благо, семилетний Семён охранял меня («Он почему-то решил, что ты драться пошёл!»). Я резонно задавался вопросом, как мне работать дальше при таком вот отношении. Гриша в свою очередь увещевал, что есть две, по Эйнштейну, бесконечные величины — вселенная и человеческая глупость. Успевал при этом ещё и Мише мой протест переправить: «Ну, что: вот его текст — придерись хоть к слову! Он сейчас «свернёт рубероид» и уйдёт!»

После моего третьего послания Гриша позвонил:

— Алексей, пойми, Миша — он за перевалом взводом командовал. И, говорят, всех своих живыми привёз… Это у него оттуда — моментально принимать решения: жизнь чья-то от

этого зависела! Ну и сегодня он, не разобравшись, шефу пулю и подкинул — когда тот забор разглядел… Да шутил это шеф, считай!.. А Миша — он же перед тобой извинился, а это для него — я тебе скажу!..

На следующий день я с Ушакова не ушёл — через два с половиной года. Всё заканчивал столбы, придуманную Альвидасом следом полоску внизу забора, пруд, парадное крыльцо, круглый вход в подвал, палубу, бордюры, кусок тротуара с улицы. За это время пытался нанимать и помощников, платя из своего кармана такие деньги, которых и сам-то не зарабатывал: быстрей бы лишь дело двигалось, скорей бы только закончить да уйти. Первый — знакомец по морю — продержался около месяца, десяток квадратных метров положив. Потом вдруг запел про возможное «кидалово» — это его тесть (конкурент — тоже: печник-каминщик) науськал: зависть, верно, старого задушила. Это при том, что рассчитываться я готов был хоть подённо. Но, знать, мало ему тысячи евро в месяц, что я ему окладом положил, показалось… Второй, нанятый тут же, на объекте — мастеровой и знавший толк в камне малый — на второй неделе запил с непонятной грусти («Подруга — она меня на семнадцать лет старше, — подарила ноутбук… За сорок четыре тысячи… А с чего отдавать — не знаю!»). Этому и вовсе — в лета и «палубы» разгар — пятьдесят тысяч в месяц оговорено было. Нет худа без добра — пропал помощник через десять дней…

Нашлись они оба скоро — как только грянул кризис: «Я хочу именно с тобой работать!» Видать, и впрямь оба были без мозгов: неужели, думали, я теперь их обратно возьму, да ещё на те же самые деньги?! Впрочем, не их одних: великое множество зажравшихся строителей кризис «прищемил» и расплющил.

Но тут уж даже Гаврила не растрогался, хоть напрямую таких верных только ему подмастерий и не отрезал, «нет» — не сказав: все по-восточному!

Буду в виду я иметь вас,

Так что надейтесь, звоните —

Много ведь дней впереди…

Коварным Гаврила стал здесь азиатишкой! Но ведь — по делу!

Но дело это растянулось на годы. В середине второго года я отшучивался: «Считай, в армию второй раз сходил!» Потом, констатировал уже грустно: «Не-е — в морфлот!» Пока однажды Костик, в запале собственных ушаковских неурядиц, не выпалил и мне: «А у тебя, Лёха, здесь будет настоящая… Рекрутская… Служба!»

— Я не понимаю, почему ты не можешь уйти оттуда? — недоумевала Татьяна. — То ли ты денег там взял?

Нет — вложил… К исходу работы — всё, без остатка.

Станок мой замечательный — один под «штуку» потянул. Зато с чистым сердцем таскал я его по всему двору и в зной и в стужу («Моя вещь — на кровные купил!»), не дрожа над ним! Горы — натурально! — камня перерезал, загробил его — с такой-то романтикой! — под конец почти, и другу отдал. А возьми я на то у них деньги — только бы пылинки с него сдувал, а на работу бы и времени не оставалось…

«Ты попал, и хорошо попал!»

Знать бы мне тогда, что цена работы той «заборной» была лишь две тысячи долларов (это мне потом как-то встреченный на городской улице исполнитель сказал)!.. Да отдать бы

эти деньги, да «свалить» бы к чёртовой матери: дешевле бы вышло!..

Но разве они бы взяли? Им ведь не деньги — им руки Гаврилы были нужны…

А царапины забора — случались они потом по ходу работы, — я без затей замарывал одолженной у Семёна краской по батику — в «художке» детки такими рисовали. Пятьдесят первым оттенком — так что даже Витя отличить не мог…

Случилось всё это в понедельник — после Пасхи. Накануне которой я Любу до дому провожал…

* * *

И что же ты, Гаврила Неблагодарный, всё заладил: «Каторга… Каторга!» — как ворона каркаешь! Тебе здесь творить давали! Значит: давали свободу — творчества! А он всё недоволен!

Такой уж человек!..

А ведь двор — уже в последнее моё лето, когда всё уже почти обрело завершённость, был прекрасен! Тихо журчала в камнях каскада вода, выливаясь в большой пруд с керамическими лягушками и красивыми цветами по краям: плавное течение жизни? И камень на «палубе», нагретый солнцем, лежал здесь словно уж сто лет. И весь, в камне, двор, под сенью высоких тополей, дышал спокойствием вечности.