Пожар Латинского проспекта

Придётся теперь искать машину, что смешает нужный колор, в каком-нибудь из строительных маркетов, или попадать в цвет, смешивая вручную — а это новые, пусть и небольшие, траты, новая канитель, новая беготня, новое время. А где его выкроить?

Завтра! Завтра…

И я не поехал никуда: ни к Вадиму — краски-то глянцевой для замарывания пятен раствора не было; ни к Бабушке-на-Даче — там не хватало двух десятков кирпичей до завершения; не вернулся к Ланских и к Хозяину Круглого Мангала. Не было уже сил что-то творить: «сдулся», выжался — как лимон… Ещё там — на Ушакова.

Я побрёл в направлении «гадюшника»…

* * *

«Сообщение. Входящие. Тэн. «Алексей, очень надеюсь, что ты дорожишь сыном и постараешься стать лучше для него. Он так тебя любит, даже вчера так переживал за тебя, плакал».

20/05/2010, 18:22».

Какой был повод для слёз моего сына вчерашним вечером: «Папа опять на работе»? Да, это для моей семьи уже беда — ничего не попишешь!

* * *

А когда невесело — даже зло! — шуровал домой из увеселительного своего заведения, уступил дорогу только трамваю, настойчиво мне прозвеневшему.

«А не попал ли он, как Берлиоз, под трамвай?» — «А хорошо бы!»

Но тогда уж лучше — как Антонио Гауди: неужели за верность к проклятой своей работе с камнем я и такого пустяка не заслужил?

Да нет: «…Надеюсь, что ты дорожишь сыном»… Конечно! Да и жирно бы вам всем было! Езжай, давай, рогатый — не дождёшься!

* * *

— …Пойми: я не могу так больше жить, не могу!.. Я просто стану истеричкой! — В состоянии аффекта Татьяна растёрла щеку до крови. По моему приходу она хватанула меня за шею, ткнув несильно ещё и кулачком. А теперь началась истерика.

Довёл!..

— Ты — разрушитель, понимаешь?.. Да: при всём том, что ты по натуре творческий человек, по сути ты — разрушитель! А я больше не могу так жить!

И всё тёрла в исступлении щеку.

— Тань, не надо: я уйду!.. И уеду. — Я не мог видеть её уже кровившей щеки.

— Слушай, — немного успокаиваясь, схватилась за мои слова она, — а поезжай, правда!..

Всем сделаешь лучше… Всем нам это будет выход! Сами там, с родителями, решите, что делать. А здесь… Здесь ты всё равно сопьёшься!..

* * *

— Чего в душе ни коснёшься — сплошные раны!..

Ясное, солнечное утро было внезапно трезво.

— Возьми — это наши с Семёном, — она протянула мне сложенные купюры. — Кто тебе ещё поможет?.. Поезжай сейчас на вокзал — бери билеты… Денег, понятно, тех уже нет, — она глубоко вздохнула, — непонятно только, куда ты их мог деть… Но теперь уж неважно — думай сейчас уже о дороге!

* * *

Я всё врал ей, попросту всегда сворачивая разговор о деньгах: «В дело я их вложил!.. Скоро вернутся они!»

Насчёт первого — в общем-то, правду говорил. Безнадёжно лгал про второе!..

Да их и было-то: что-то около восьми, в общей сложности, тысяч долларов, положенных в рублях, евро и тех же «зелёных» («Не держи все яйца в одной корзине») на срочные вклады — чтоб больше шёл процент.

Вклады эти, снимая небольшую сумму, я переоформлял чуть не каждый месяц: симпатичные, уже знакомые девчушки в сберкассе у дома даже не удивлялись.

Это было всё, что скопило нам море. На чёрный день. Маленькое наше состояние.

И к тому майскому дню, когда я проработал уж год на Ушакова, облагородив камнем фасад и победно завершал столбы, денег оставалось ещё предостаточно. Потратился я, конечно, на прожектор, обогреватель, удлинитель — для нормальной работы в зимнем шалаше у столбов. Но это — считал — нормально: в своё дело надо вкладывать, чтобы потом получить. На турбинки, что «летели» через две-три недели непроходимо пыльной работы (одна только полтора месяца и выдержала), тоже деньги шли, как и на алмазные диски к ним. Главное же — в первые месяцы деньги, зарабатываемые на кропотливой, в квадратные сантиметры, работе, получались неприлично малые. Приходилось ходить домой через сберкассу, каждый раз убеждая себя, что это — в последний раз: «Скоро уж закончу!»

Тот день клонился уже к вечеру. Майский, погожий, полный солнечного света и непременных весенних надежд на лучшую жизнь: «Сейчас вот, что-то случится!..»

Сейчас!..

Дружно затеялось чаепитие в круглой комнате, что должна была скоро превратиться в кухню первого этажа угловой башенки. Вся трудовая челядь, включая и пришлых, на пару недель, фасадчиков (латали они потрескавшийся за зиму фасад, и были мировыми парнями!), пожаловала к столу из куска фанеры на перевёрнутых вёдрах. Почтил своим присутствием «файф о клок» и Гаврила, бывший в большой у тех фасадчиков чести: «Мы глядим: это ж ты с каждым камешком разговариваешь!»

Костика, только что, не было — он отбежал за себя и Олежку калымить: у них как раз были те самые, застойные с ванной, времена. Но, по-честному, никто о нём не печалился — сидели, пили чай. С халвой и ватрушками.

— О, хозяин приехал! — первым заметил я открывшуюся, тогда ещё навесную, из досок, калитку. — Надо, наверное, кружку пока задвинуть да пойти — рисануться: работу изобразить!..

По наитию Гаврила решение принимал.