Пожиратель душ. Об ангелах, демонах и потусторонних кошмарах

Нелегко описать атмосферу, царившую в городе в те дни, – и череда тех дней не закончилась. Кожа стала нестерпимо чувствительной, словно обнажились нервные окончания. Мозг вздрагивал от резких звуков, и постоянно изводил страх: вдруг раздастся свист вытесняемого воздуха, что предшествует взрыву. Хотя, если на то пошло, мы бы обрадовались и снаряду, чтобы только покончить с невыносимой вечностью ожидания и непониманием, что делать – как найти выход и обрести надежду. Мозг, лишенный возможности действовать, пожирал сам себя. Отсюда и уныние, и раздражительность, и тоска – нормальным из нас не остался никто.

Возможно, такая атмосфера создавалась специально для того, чтобы приостановить или вовсе разладить естественные законы не только образа жизни и мышления, но и те законы, что коренятся в неизменной стабильности бытия. Сама земля под ногами казалась незнакомой: она приняла чуждые черты и как будто в любой миг могла перемениться, содрогнуться и низвергнуться в хаос. Изменились лица, в особенности глаза. У меня было время их изучить, разобраться в тайне простейших вещей: в движении мимических мышц, в восприимчивости зрительного нерва, в способностях всех органов чувств. Я должен особо выделить этот пункт, поскольку он важен для дальнейшего повествования.

Хармон починил устройства и занялся диктовкой, решив вести звуковой дневник. Но записывать было почти нечего. Днем «армия скелетов» убирала трупы и патрулировала город. Ночью эта армия сокращалась до небольшого отряда и сидела в темноте, потому что даже карманный фонарик нес в себе опасность. Стратосферные самолеты и воздушные шары противника оснащались мощными приборами наблюдения, а нашу собственную оборонительную авиацию постепенно перевели на фронт.

Так мы и жили, делая обыденные глупые вещи, ища выход чувствам, мыслям и энергии. Нервное напряжение непрерывно будоражило мозг; мужчины и женщины находили разные средства, чтобы его снять. Пили горькую, предавались сладострастию, позволяли себе вспышки ярости – сдерживающие плотины распахнулись во всю ширь.

Неделя проходила за неделей, а мы с Хармоном по-прежнему занимали ту же осточертевшую комнату. Надо сказать, мы так и не стали по-настоящему дружны; дело не в неприязни, скорее в безразличии. Снабжение продовольствием давало сбои, и мы делились всем, что могли добыть. Просто из удобства и предусмотрительности. Однажды я принес несколько консервных банок супа, мяса и банку тунца – последняя мне особенно запомнилась, потому что рыба оказалась испорчена, – и нашел Хармона сосредоточенно сидящим в наушниках перед диктофоном. Увидев меня, он вздрогнул и поспешно выключил аппарат.

– Вот, – сказал я, складывая трофеи на полу, – еще пожуем. Но меня беспокоит вода. Караульный сказал, что водохранилище бомбили.

Новость не произвела на Хармона заметного впечатления. Он нервно теребил усы, большие глаза смотрели на меня с непроницаемым выражением. Я подошел к окну.

– Вижу два самолета, – сказал я. – На фронте их сбивают пачками. Появились какие-то зажигательные намагниченные пули…

– Стэнли, – прервал меня Хармон, – я хочу, чтобы ты прослушал эту запись.

– А? Какую еще запись?

– Мне… немного не по себе, – сказал он. – Это или сон, или галлюцинация, или безумие. Даже не знаю, что выбрать. Прошлой ночью, понимаешь, я что-то продиктовал, пока был в забытьи. По крайней мере, я не был в полном сознании, хоть и не спал. Ты ведь слышал об автоматическом письме. Тут нечто подобное – автоматическая речь. Если не считать ее, то я, кажется, все-таки дремал. Я, – он кашлянул и отвел взгляд, – совершал убийство. Но это был не я. Мой рассудок, мое сознание будто переместились в чужое тело. И мой голос передавал мысли, когда они проходили через мой мозг. Мне очень страшно.

– Нервы, наверное, – сказал я. – Давай-ка послушаем.

Хармон передал мне наушники. Я поставил иглу на начало записи. Завертелся виниловый валик. Я чуть замедлил его движение и прислушался.

Сначала раздалось неразборчивое бормотание. Оно перешло в отдельные слова, затем в связный монолог. Хармон внимательно наблюдал за мной. Лицо его побледнело. И спустя какое-то время я понял почему.

На записи текли мысли убийцы, сначала спутанные и хаотичные:

– Тени… тени домов… рваные… под луной. Держись теней. Они защитят. Можно спрятаться от неба… Небо давит, небо – пелена, оно душит, корежит. Из него вот-вот выскочит смерть. Но смерть не выскакивает. Если бы… Господи, если бы… Нет, она просто ждет. Невыносимо. Бомбы, снаряды, кровавый дождь. Что угодно, только бы сорвать с мозга покрывало… жаркое, гнетущее. Внешне я спокоен. В мозгу же бурлит, бушует смятение. Мечутся, мечутся мысли неровными волнами… Мысли издалека, из подсознания… Прервать хрупкое безмолвие… Я не смею кричать… Нет! Нет!.. Крик сорвет покрывало и обнажит трепещущий мозг… Держись теней. Крадись вдоль улицы, избегай залитых лунным светом участков.

Некоторое время молчание и шорох записи. Потом голос зазвучал вновь: