То, что Найг помнит его имя, вызвало у Ю мурашки в хребте… и как назло выветрило из головы все мысли! Ю даже опустил взгляд и закусил губу, честно пытаясь вспомнить, какого чёрта он так близко к крепости делает.
– А, не трудись! Вот же дурак! – Найг снова от всей души расхохотался, самозабвенно задирая голову. – Я сам тебе занятие найду! Я слышал, сегодня брат с отцом разговаривали, в ополчении мужиков маловато. – Он потёр подбородок. – Вот тебе мой приказ! – Найг горделиво выкинул указательный. – Ступай к Семёну, сотнику – ты его знаешь. Ступай и скажи, что я послал тебя в войско! Так-то!
Вымолвив последнее юнец застыл в гордой позе: одна рука указывает, вторая кулаком вбок; подбородком, кажется, скоро достанет до неба, а взгляд такой, точно орёл целится в червя.
Ну а Ю и сообразить не успел, что произошло: по вбитой уже в его кости привычке просто склонился и пробурчал:
– Есть, кир Найг…
***
Сыновья Гаврилы, как узнали, что им снова придётся «лишнего» мараться, скучковались и намяли Ю бока. А после трёпки, устроенной уже самим кузнецом, Гаврила положил на плечо парня широченную ладонь, которой совсем недавно отвешивал звучные оплеухи!
– Говорю тебе – слабину не давай. Не давай, чтоб тебя! Сколько можно тебе это в голову вбивать?! Я скоро охрипну! – Походил по комнате, точно ища что-то, и снова к Ю. – Коли выживешь – возвращайся, найдётся для тебя работа, и местечко найдётся. – Глаза Гаврилы странно прищурились, блистая, точно оникс. – Может хоть немного крепче станешь, коли не сгинешь… Давай, Всевышний в помощь!
***
Ничего собирать, да и вообще тянуть не пришлось: ещё вчера Ю склонял голову перед Гаврилой, а уже сегодня перед десятским. Мужик в возрасте, одетый по-военному и с лакированной палкой на поясе, когда Ю увидал, спросил лишь, цели ли у него все зубы. А потом как врезал ему дубинкой по боку!
– Да проходи ты, не задерживайся! Вон бараки, вон часовой! Али ты глухой?! Бегом!
Место, где как муравьи в муравейнике скапливаются мужики в форме, оказалось, как Ю услышал, лагерем ополчения – широченной плоской землёй, которая, отдай её под пахоту, прокормила бы деревни три! Повсюду бараки, палатки, какие-то домики. Страшно воняющие выгребные ямы! И люди, люди, люди! Даже ночью в туалет один не сходишь – обязательно кто-нибудь присоседится!
Поглядывая то на потёртых временем бородачей, то на ещё даже безусых юнцов Ю почему-то сразу пришёл к выводу, что, хоть ветераны тут и не редкость, и даже гезы иногда мечами на поясе щеголяют, а всё-таки большинство – такие же свежаки-простаки, как и он. При взгляде на некоторых Ю мог бы даже на спор забиться, что они не долее недели назад ещё кушали дома гречку с молоком – эти постоянно напуганные глаза…
Кто-то постоянно говорил о еде, кто-то о том, как устал; кто-то молчал… Охотнее всего Ю прислушивался к разговорам о предстоящем: месяца через два-три они уже, оказывается, пойдут воевать! Какой-то другой ктитор ВРОДЕ БЫ собирает войско на границе «их» ктитора и надо срочно что-то делать!
Более двух месяцев Ю дрессировали строевой, манёврами, упражнениями с копьём и щитом и вообще всякой военщиной. Непрекращающийся мучительный аврал… Несмотря на то, что стал рабом, особой разницы меж собой и «свободно» набранными Ю не увидел – отношение к пехоте оказалось, как к отбросам; даже к собакам ктиторским участие добрее, чем к мужику. Да и кормят их лучше… Вся «пылёта», как однажды высказался при Ю один всадник, не удостоилась даже вязаных нагрудников – их просто облачили в какие-то серо-коричневые тряпки, сделанные будто из мешков; ни шлемов, ни сапог не дали, все ходят в чём пришли. Кроме лысин, отличающих новеньких, этот цвет детской неожиданности стал единственным, что придало мужикам однообразия. Когда они не в строю, разумеется…
Однако, хотя было зверски тяжело и далёкая теперь жизнь на родине казалась раем, Ю не унывал: жалобы некоторых из свободных на тяжести нового бытия слышались ему шуткой, да и наставления Гаврилы не прошли даром; когда вокруг оказались сплошь новые лица Ю обнаружил в себе невиданную до того смелость огрызаться, да ещё как! Однажды даже, когда два вчерашних валуя затеяли лишить его ужина, Ю взялся с ними драться и все решили, будто он первый начал! Потом ему всыпали десять палок, однако Ю оказался горд собой – впервые за долгое время.
Но это касалось только людей его круга. Всякие старшие, начиная с дружинников, естественно, помыкали Ю как вздумается и за человека его не считали.
Да всё это серость, простонародье… Погляди на одного и видел всех. Однако оказались среди этих ровных, как в заборе, досочек и фигуры особенные… Начать хотя бы с заезжего лекаря, который просил, чтобы к нему обращались просто – Старик. Может у него и было имя, но Ю его быстро забыл. За два месяца «Старик» и этот старик так тесно переплелись в сознании парня, что если бы кто-то по-другому к нему обратился, Ю бы просто не воспринял это всерьёз.