Пожитки. Роман-дневник

Девушка без видимых причин, – возможно, осуществив свои давние угрозы, – призналась, что имеет сношения с нашей соседкой. Судя по выражению лица, сообщать мне столь замечательную новость для нее оказалось не сложнее, чем большинству подрастающих нимфеток рассказывать матерям о впервые произошедшей менструации. Было решительно невозможно понять, насколько необратим разгул ее всецело самостоятельной теперь похоти.

– Мы уже некоторое время вместе, – поведала Девушка. – Только ты не думай – делать таким способом , каким обычно делают это , вовсе не обязательно.

Я не удержался и все-таки подумал. Мне нечаянно пришло в голову, что от уклончивых речевых оборотов на подобную тему возмужает любой импотент.

– Самое главное, когда прикасаешься губами к губам (?!!), – продолжала она, – вот главное. Но для этого приходится перед каждой встречей укалывать губы иголочкой. Так повышается чувствительность. Я делаю каждый раз двести восемьдесят четыре укола.

Она говорила, говорила, каждая следующая подробность оказывалась горячее предыдущей, но я уже не спал. Проснувшись, сидел на кровати и пытался понять – к чему этот сон? Наверное, он – результат извечного, обращенного ко мне нытья о том, что пива должно быть меньше, а секса больше. Но кто же тогда станет говорить о спасении души? И хватит ли времени записать хотя бы часть душеспасительных разговоров?

Очень легко запомнить дату нашего с Девушкой оформления свидетельства о заключении брака: 05.05.05. Ночь накануне я проводил в гордом одиночестве (фонетически неплохо, кстати, – «ночь в одиночестве»), слушал новый альбом NIN. Внимал как полагается – с пивом, завываниями. До четырех утра. Утром проснулся совершенно кривой и опухший. Намеченный визит в ЗАГС представлялся чем-то экзекуторским. Решил брать от дома машину, но понял, что забыл название улицы, до которой надо ехать. Она где-то рядом с Ромой находится.

Оставаясь в постели, звоню Роме:

– Привет, это я…

– Ага. Что у тебя с голосом?

– Собираюсь в ЗАГС ехать.

– Бедный. Мои соболезнования.

– Вот! Вот! Ты пока единственный человек, кто правильно воспринимает!

– Еще бы…

– Но у меня к тебе дело.

– Говори.

– Помнишь улицу недалеко от тебя? Там еще на углу химический институт какой-то.

– Губкина?

– Не-е. На букву «ж», по-моему.

– На «ж»?.. Там есть улица Ляпунова…

– Во! Во! Точно! Теперь и я вспомнил!

– На «ж», значит… Ну, в принципе после пятой кружки пива у меня появляется в названии «ж». А после десятой оно вообще из одних «ж» состоит.

– Нет, но я в любом случае думал, что ты вспомнишь. Мне просто сейчас машину ловить, а я не знаю, как сказать, до какой улицы ехать.

– Сказал бы просто: «Мне там, где Рома живет».

Неожиданно я смог рассмеяться.

Приехал, как договаривались, в половине одиннадцатого. Выяснилось, что договаривались встретиться раньше. Когда договаривались – не помню. Расписали нас быстро. Тетя-расписант подтолкнула меня к мысли о том, что за всю свою жизнь я ни в одном ЗАГСе не видел ни одного стройного церемониймейстера. Возможно, их, помимо сидячего образа жизни, добрит еще и причастность к вершению судеб, хотя для судьбоносных демиургов они слишком механичны. Заученность фраз и интонаций делает брачующих сотрудников похожими на музыкальные автоматы. Для нас тоже произнесли стандартные формулировки, пожелали всего наилучшего, перечислили не менее десяти пунктов благополучия, попросили обменяться кольцами, о которых я даже думать не хотел, и принудили чмокнуть друг друга в губы. Доза неизбежной пошлости, обставляющей акт, сделала меня пристыженным. Плюс еще сухо-кислый бодун в голове. Да солнце в глаза. Да переживания за Девушку, которая заслуживает нормальной жизни с нормальным человеком, фаты, венчания… Плохо, в общем, все. Плохо.

Пока ждали гостей, внезапно даже для себя самого признался: подумываю написать нобелевскую речь. Чтобы в случае чего не дергаться, а быть наготове со всеми нужными словами. Принципы и синопсис определил так: во-первых, обоснование собственных мучений; во-вторых, показать, при чем здесь вообще литература. По-моему, суть ухвачена. Нобелевская речь – она ведь всегда программна. Я не знаю, насколько произвольно можно ее формулировать, но в принципе она должна явить феноменальность награждаемого. И в этом смысле он вправе, толкая речь, нести все что угодно. Будет ли он делиться своим опытом по уборке квартиры, травить анекдоты или вовсе примется безмолвно стоять, иногда лишь тихо, но полноценно вздыхая, – главное, чтобы воспринимающая аудитория, достопочтенная публика и вы, глубокоуважаемый Нобелевский комитет, в результате сели бы на жопу и с максимальной плотностью осознали: «Да! Это беспредельно хорошо! Перед нами властитель умов и пастырь заблудших».