Познание и творчество. Очерки о культуре

Герцен охотно противопоставлял ученого и монаха. Так поступает и наше время. Наука сопрягается в современных умах с «трезвыми фактами», религия – с «вымыслом», отталкиванием от истины. Истина и «факты» таким образом уравниваются, однако уравнение это ложное. Достаточно хоть немного помыслить, чтобы увидеть разницу: истина вне нас и независима от нас; факты (мне доводилось уже это говорить) в значительной мере состоят из наших мнений. Ученому вообще приходится гораздо больше иметь дело с представлениями, чем с фактами – в отличие, скажем, от плотника. Чем выше по пути обобщений, тем дальше от «простых и несомненных» истин. Человеческий ум, однако, желает во всём именно простоты и несомненности. Ученый – не исключение, он тоже человек, как бы ни хотелось науке это оспорить и выйти в область «сверхчеловеческого»… Глубокой истине он, как правило, предпочитает простую. «Простая истина», как подсказывает нам житейский опыт, есть ложь – если не во всех случаях, то во многих.

Духовная жизнь имеет свои соблазны, о которых многие знают, в том числе те, кто не имеет никакого понятия о духе. Кто не знает о грехах поэтов – удивительно даже, как много этих «знающих» по сравнению с числом тех, кому известны смысл и величие поэзии. О соблазнах религиозного пути, о самообманах и заблуждениях, известно и тем, кто ни разу в жизни не задумался о собственной душе и о Боге. Но есть соблазны и у науки, причем соблазны тайные, о которых мало кто знает – так сильна вера в неподкупную и чистую, трезвую и всепроницающую мысль… Есть не только страсти поэтов, не только страсти верующих душ – есть еще и страсти ума.

Ни о каких глубоких и, так сказать, сокрушительных «тайных грехах» я говорить, впрочем, не собираюсь. Науке свойственно всё то же, что и человеческой природе, над которой она думает возвыситься – без достаточных, правда, оснований. Главным образом – излишнее доверие к самой себе, своим приемам исследования, гордость ума. Вместо старинного, трезвого «Ignoramus et ignorabimus» ³ (о важнейших, последних тайнах) мы слышим от ученого наших дней слова об «истине», добытой из «фактов». Мир съеживается до размеров нашего представления о нем, причем, повторюсь, каждое новое мнение считается «окончательной истиной», основанной на «незыблемых фактах». Но каков бы ни был наш чувственный и умственный опыт, он не может исчерпать мироздания. Сколько бы ни длилось наше познание, в мире всё равно останется неизмеримо, непредставимо большой X, загадочная величина, опытному познанию не поддающаяся.

А что же «факты»? Их никто не отменяет. Призна́ем, однако, что истолкование составляет половину факта, а в некоторых случаях и подпирает милую нам теорию за отсутствием удобных, то есть подтверждающих эту теорию наблюдений. Признаем и то, что факты о мире и факты о человеке накапливаются двумя независимыми рядами, и желание суммировать один ряд, отбросив значения из второго, ведет лишь к получению заведомо ложного итога. Тот ненавистный Герцену «монах» имел достойный внимания ряд сведений о человеческой душе – вполне сравнимый (а на взгляд многих, более важный), с таким же рядом сведений, полученным химиком или астрономом. Более важный – потому что, имея обоснованное суждение о человеке, можно и звезды взвешивать; а не имея такого суждения, и взвешиванием звезд лучше не заниматься, чтобы не впасть в неисправимые и опасные ошибки…

Ведь страсти ума – а мы говорим именно о них – таковы, что искажают и суждения о тех вещах, в которых мы себя считаем непогрешимыми или, по меньшей мере, стоящими на твердой почве.

XVII. Культура: вперед и вверх

Мы часто произносим слово «культура», но редко пытаемся определить, что же мы называем этим словом. Это одна из тех вещей, существование которых несомненно, а определение трудно. Особенно важно было бы уяснить, что такое «культура», именно нам, современникам великого голода, недостатка высших побуждений, проявляющегося повсюду.

Что же такое «культура»? Может быть, это просто совокупность умственных отправлений? Не отнести ли к «культуре» всякий обычай, находящий закрепление не в вещи, а в слове и образе? В этом случае можно было бы говорить и о «культуре мукомолов и пивоваров», и о «культуре мытья рук перед едой», и даже о «культуре вальса или тустепа». Некоторые в наши дни так и поступают, однако определяемая столь широко «культура» теряет всякие очертания. «Культурой» становится и всё, и ничего. Чтобы найти нечто более определенное, нужно искать на другом пути.

Попробуем искать сократически, методом вопросов и ответов. Попросим помощи у самого Сократа:

«– Когда мы утверждаем нечто, как приверженцы некоей культуры, делаем ли мы это под влиянием своих страстей?

– Нет, Сократ, но под влиянием иных побуждений.

– Каких же именно побуждений? Знаем ли мы заранее, что хорошо и что истинно, и то, что нам по сердцу, называем добрым и истинным?