Познание и творчество. Очерки о культуре

Эта культура, стоящая на христианском (или, говоря шире, религиозном) основании, уходит от нас. Она сочетала высокое развитие личности и смиренную готовность умалиться перед истиной (о смирении перед истиной всю жизнь твердил Герцен, ненавистник Церкви, но христианин по душевной выправке). Однако культура – не дар Богу, и не дар Божий; культура – дар нам самим от нас самих, при всей божественности способностей, которые мы в нее вкладываем. В то же время у культуры (с той же оговоркой: «высшей» или «истинной» культуры) мало общего с «самовыражением». Она требует если не «объективности», то всё же признания известных ценностей и правил разыскания истины. В ней нет одиночества или «круга избранных»; в культурном творчестве речь идет не обо «мне» или «моем кружке», но о наших мыслях при свете определенных неподвижных светил.

Эта культура сродни религии в том смысле, что (как и религия) учит видеть судию нашим чаяниям и поступкам вне нас. Как бы ни было смутно понятие «истинной культурности», оно неотделимо от тонкости суждений, условие которой в смирении. Громкость голоса, желание победы любой ценой, гордыня и презрение к противнику – черты личности невозделанной. Культуры нет без признания несоизмеримости нашей личности – и истины, которую мы ищем, находим и защищаем. Среди многих видов самообмана есть, разумеется, и ложная культура, питаемая гордостью, суесловием, громким голосом и уверенностью в том, что истина вся, без остатка, принадлежит нам.

Определяющую особенность высшей или «истинной» культуры можно было бы выразить словами: воспитание ума. Без этого воспитания, придающего суждениям верность без притязательности, нет той высшей, самой светлой, самой облагораживающей части культуры, к которой я старался подвести читателя. Если мы условимся называть «культурой» только эту часть умственной жизни, возвышенную и возвышающую, связанную с совестью и благородством, мы увидим неожиданные вещи.

А именно: мы увидим, что значительная часть искусства и львиная доля науки не имеет отношения к предмету нашего разговора – «истинной» или «высшей» культуре: они требуют только технических навыков, не предъявляя никаких требований нашей личности, ее нравственности или воле, причем если искусство вненравственно, то наука прямо безнравственна. Я говорю это, не желая их оскорбить, но ради ясности и точности определений.

Что значит «судить нравственно»? Это значит «судить дерево по плодам его», добрые они или злые. Намерения деятеля в расчет не берутся. Но разве искусство или науку мы судим не по их плодам? А как же книги, картины, изобретения и усовершенствования? Их измеряем мы или мерилом красоты, или мерилом пользы – в любом случае далеким от меры добра и зла. Говоря это, я не предлагаю упразднить библиотеки и закрыть типографии (как кое-кем предлагалось прежде), но только указываю на то, что значительная часть умственной деятельности не предъявляет к личности других требований, кроме технических, и, следовательно, никуда ее не ведет.

Условие же развития личности в том, чтобы предъявлять к ней сегодня требования, превосходящие те, которые к ней предъявлялись вчера. Именно по такому трудному, но счастливому пути нас прежде вела высшая культура, от которой ныне осталось так мало. «Кто не собирает, тот расточает», это общеизвестная истина, и без неумолчных требований к личности направленных, а не от личности исходящих, нет пути вперед и вверх.

Разумеется, как сказал бы Сократ, «эта истина покажется безумием всякому, кроме того, кто ищет блага для своей души».

XVIII. Дурно уединившиеся

Иногда лучше уйти в себя, чем оставаться среди людей. Ницше говорит, что теряет себя в толпе, и возвращается в пустыню, чтобы снова себя найти ⁴, а Лев Толстой ему вторит: как хороши укоры и стыд; они загоняют в себя – если есть, куда ⁵. Толстой правильно делает уточнение. Уединение никогда не было полезно всем людям (хотя и не делается от этого бесполезным для всех). Мудрецы, святые и пророки, иногда даже поэты – все выходили из пустыни, из внешнего или внутреннего уединения. Может показаться, что поэтов я вспомнил напрасно: они, как известно, люди легкомысленные, потерянные или близкие к потере себя… Но среди всего сонма поэтов есть и те, о которых сказано:

«Исполнен мыслями златыми,

Непонимаемый никем,

Перед распутьями земными

Проходишь ты, уныл и нем».

Они по праву следуют за святыми, пророками и мудрецами.