Познание как произведение. Эстетический эскиз

Всего познания недостаточно для добывания знания, приводящего к понятию «наука», для подбора ключей к новому опыту интеллектуальной деятельности, и у тех, кто предпринимает «разметку» территории познания, это ограничение внушает эпистемологическое напряжение – ведь ими накоплен уникальный опыт, который они сами в силах усвоить, но это интеллектуальное предприятие было бы более масштабным, если бы оно велось совместно с исследователями, обратившимися к тому, что составляет эскорт приемов эпистемологического видения, в том числе и приемов эстетических, что порождает перенос их идей на почву понимания культурно-исторического статуса познания. Правда, иногда это граничное условие слишком быстро проскакивается современной онтологией знания. Значит, упорно отыскиваемый смысл познания, его аподиктические основания не заключены в границы, видимые только гносеологией. Ее проблемная рубрика выражает свойства рефлексии, путем которой мы пытаемся возвысить до теоретического сознания познавательную установку, понять, как призвук гносеологического идет от самого существа вещей. «…Как только познание рефлективно обращается на себя само, так сразу же представляется возможным, что все разновидности познания и даже все созерцания и усмотрения в своей значимости отягощены вводящими в заблуждение неясностями и почти что неразрешимыми трудностями, и всё это в особенности в аспекте той трансценденции, на которую перед лицом познания притязают объекты познания»[52]. Эти неясности и трудности связаны также с тем, что в реализации самой идеи знания присутствует нечто, дополняющее и обогащающее гносеологический смысл, восполняющее его незримые стороны. Ведь исполнение партии познания возможно как творческое свершение, как творческое полагание, которое можно характеризовать, говоря словами Гуссерля, как акт открытия самой возможности, а мы бы добавили – и сверхвозможности. Кстати, современный логик, анализируя знаменитую оппозицию «истина – ложь» и показывая, как истина ограничивает миры Эверетта, стремится найти ограничение действия принципа полноты, выявить самый мощный ограничитель в онтологии, поиск которого предполагает решение фундаментального вопроса: «как возможно невозможное?»[53]. Но такой вопрос давно решен в области духовных откровений жизни, указывающих на феномен «второго» рождения как именно возможную невозможность. Масштаб указанного вопроса ощущает и искусство, поскольку художник, как говорят французы, творит dans l’impossible, творит в невозможном, то есть осуществляет диспозицию невозможного. Да и искусство XXI века, как сказал бы Ницше, проходит по всем пределам современной души, стараясь посидеть в каждом из ее закоулков.

Смысл трансценденции, который заключает в себе познающий дух, как раз и вносит эстетическое измерение. И виденное нами звездное небо, и мораль в нас – это всё одна и та же эстетика, эстетика чистого взгляда, который можно перевести с небес на душу. Эстетическая черта нашей природы, если исходить из феноменологической установки, сказывается в феномене чистого воплощения идеи знания, импликации гармонии между познанием и сознанием, наслаждения первооткрывателя, музыкального языка разума (как писал Вл. Набоков, «за разум зашедший ум возвращается с музыкой»), символически представляя нечто сокровенное в нас перед лицом эйдетического познания как структуры мыслительной деятельности. Но если отсутствует абсолютный талант познавания, то невозможно понять, что творится и в самом творчестве. Эстетическое исполнение неисполненности создает пространство обосновывающих оснований познания вообще, своего рода эпистемологического героизма, демонстрации «отваги перед истиной» (А. Бадью), погружаясь в метафизическую задачу: как осуществлять идею абсолютного познания? Следовательно, познание как структура мыслительной деятельности оплодотворено эйдетикой, взятой и в ее эстетическом стиле, хотя эстетическое пока не стало необходимым пограничным понятием теоретико-познавательных размышлений.