Познание как произведение. Эстетический эскиз

Когда обсуждают проблему интеллектуальных структур, которые имеют то или иное назначение в познании, то нередко используют прием их искусственного противопоставления. В. А. Подорога соотносит понятие и концепт, понимаемый не в шпетовской его трактовке как понятие, имеющее в виду только объемные отношения, а в смысле некого промежуточного состояния, мерцающего на границах опыта мысли, как некий росчерк под подвижным, меняющимся образом. «…Понятие, – пишет он, – это определение “индивидуального”, “особенного”, “случайного” в границах общего идеального предела, функции. Им пользуются, поскольку его ценность именно в том, что оно уже есть и что им нужно овладеть как инструментом познания. Мыслить – это значит использовать понятие познания. Тогда концепт – нечто иное: он существует во времени восприятия явления и описывает его с той полнотой, которая возможна в отведенный промежуток времени. Понятием мы познаем, концептом наблюдаем и описываем, понятием конструируем, за концептом следуем, выдумываем его, творим… Вот это разведение “сторон”, как мне кажется, недостаточно обсуждается авторами. Да оно и не признается ими. Вся история философии начинает пересматриваться с точки зрения нереализованных концептных возможностей»[54]. Но разве наблюдение, описание не являются структурами познания, разве понятие не создает мир? Художнику, как уже не раз отмечалось в исследовательской литературе, не всегда удается избавляться от одержимости понятием и устоять только на почве интуитивного познания. Да и автор противоречит сам себе, когда характеризует здесь же создателей новых понятийных систем – Канта, Гегеля, Шеллинга – именно как изобретателей, то есть творцов познания в понятиях. Когда мы вступаем на герменевтический порог понимания познания, то зримой становится широта проблем, открывающихся в этой сфере: не вся гносеологическая палитра решает творческую грань познавательной деятельности, ее творческого неистовства, для талантливо выполненного полотна познания нужны умело подобранные краски. Теоретический выбор их как раз и осуществляет эстетика. И речь здесь идет вовсе не о переключении регистров – гносеологического на эстетический (ведь эстетика – это тоже познание, уже Платон ставил вопрос о единственном знании, касающемся прекрасного). Речь идет о другом – о духовном состоянии, впервые метафизически описанном тем же Платоном: человек, устремивший взор к прекрасному самому по себе, созерцает его тем, «чем его и надлежит созерцать, он сумеет родить не признаки добродетели, а добродетель истинную, потому что постигает он истину, а не призрак» («Пир» 212а, пер. С. К. Апта).

Священнодействие познания трудно выразить только абстрагированным языком: «мнения» и «знания», «эмпиризм» и «рационализм», «субъект» – «объект». Не только глубочайшей тайной, но и многими миражами сознания и лжеочевидностями окутана когнитивная реальность. Образ этой реальности создает и проектирует философия, целостность которой развернута и в ее эстетических структурах. Диспозиция к действию познания иногда трактуется в упрощенных формах. При этом не следует упускать из виду и его отличие от образа в искусстве. «Никакая культура не имеет внутри себя некой привилегированной точки зрения, которая была бы трансцендента тому, что является предметом познания (тому, что наблюдается). С подобной квалификацией акта познания трудно согласиться. Здесь устранено даже упоминание об онтологическом сдвиге-разрыве, характерном для каждой познавательной процедуры. Если тот же антрополог наблюдает со стороны жизнь традиционного общества, то, естественно, он старается понимать логику отношений и игру знаков, что его определяет. Проникнуть во внутреннее со стороны внешнего. Поэтому переход его на положение внутреннего наблюдателя мало что меняет: все те же знаки и отсутствие интерпретирующего сознания. Другое дело, что поле литературной экспериментации является многосоставным и трудно преодолимым со стороны наблюдателя (как будто через литературный язык он включен в наблюдаемое и поэтому его наблюдения могут оказаться ложными свидетельствами). На самом деле наблюдение все время находится под угрозой остраннения наблюдаемого; последнее изменяется во временном промежутке, даже самом малом. Другими словами, сдвиг-разрыв имеет онтологическую природу, а не эпистемологическую. Непонимание – не ошибка восприятия, а стратегия произведения – именно и соответствует разрыву в структуре онтологической времени. Другими словами, непонимание, провоцирующее новое понимание, и есть разрыв рекурсивной петли»[55].