Следовательно, интеллектуальный ландшафт не перестает быть глубоко эстетичным только оттого, что это пока в основном чисто гносеологически описываемая реальность. Ведь гносеология начинается с эстетики (понятно то, что эстетика одного корня с чувственностью, но не все чувственное является эстетическим), а эстетика заканчивается метафизической гносеологией, эпистемологической реконструкцией определения неопределимого. Фундаментальная проблема эстетики – как философски разъяснить не только этот переживаемый нами, данный нам в чувственных образах, воспринимаемый и ощущаемый нами мир, но и направленный на него взгляд сознания и мышления. «Согласно своему внутреннему смыслу и своей внутренней структуре ощущаемый мир является “более древним”, чем универсум мышления, поскольку он является видимым и относительно континуальным, в то время как универсум мышления – невидимым и пронизанным пробелами и только на первый взгляд образующим целое, как и обладающий истиной только при условии опоры на канонические структуры ощущаемого мира»[58]
. Но эстетика – это не призвук теоретико-познавательного, не описание «чопорного стиля научной высокопарности» (Гегель), не то, что Ницше называл басней о познании, напротив, это метафизическая скульптура сознания, нечто постигающее всё то, что доходит до самозабвения философа, мыслителя, которое возникает, когда, как говорил М. Хайдеггер, устанавливается отношение к абсолюту: «Самозабвение – т. е. позволение править лучу.