Познание как произведение. Эстетический эскиз

Конвергентность – очередной этап исторического разрастания сходного и подобного, когда последнее приобретает черты машиноподобного. Сегодня эстетические смыслы и конвергентные идеи сближаются между собой одной гранью тропа – ведь само эстетическое тоже появляется на свет природоподобным образом, и «разметка» территории, где происходит такое сближение, связана с метафизическим обоснованием проектирования эстетических свойств так называемых технологий сингулярности, эстетики конструирования, целенаправленного созидания, со всем тем, что Сальвадор Дали называл математическими основами эстетики. Между естественным и искусственным, возможно, лежит пространство, представление о котором является вывернутым представлением, схватывающим двухстороннюю поверхность, наподобие ленты Мёбиуса. Структуры естественного и искусственного каким-то образом расшифровывают ее свойства – как говорил Аркадий в тургеневских «Отцах и детях», «самое печальное и мертвое сходно с самым веселым и живым». Искусственный интеллект – лишь эквивалент во внешнем мире состояния сознания. Но как под общими рубриками собрать знаки, которые отмечают эффекты выворачивания поверхностей, движение по которым осуществляется в воронке «механизм – свобода»: событие сознания и искусственного интеллекта представлено на этой двухсторонней поверхности, расположено на ней: изнанка интеллектуальной машины вывернута в сознание (скажем, в то, что считается агрегатом умозаключений, называемым нами зрением, даже орган которого – глаз состоит из механизмов, управляющих фокусировкой и расфокусировкой, и т. д.), а лицо сознания – в искусственный разум (так, в измененном состоянии сознания человек действует как механизм, превосходя даже возможности компьютера), и они оборачиваются, один идет на встречу к другому. Мы переносим в искусственный интеллект то, из чего мы вышли, а вышли мы, согласно Бодлеру, из числа, и нашли чисто искусственные конструкции для того, что «чудилось нам стучащим в двери сознания», что эстетически представлялось способом испытать то, что мы не могли бы испытать естественным образом, хотя построить такую конструкцию крайне сложно, поскольку складывающийся образ эстетического пока слабо совмещен со способами извлечения нового знания, поскольку в нем пока не уплотнены структуры, не устраняющие, если становится на позицию некоторых нынешних исследователей, старую классическую форму, эстетическую зачарованность и колдовство, а, напротив, способные осуществить перекличку классических и современных эстетических форм. Правда, такое их различение бессмысленно, так как любая эстетическая структура классична по своей природе – ведь из чаши эстетического духа пенится не время, а вечность, или, говоря шиллеровским языком, – бесконечность (“schäumt ihm seine Unendlichkeit”). Эстетическое накладывает свои ограничения на распределение вероятностей, сама феноменальная новизна искусственного интеллекта предопределена попранием спонтанной симметрии, ведь симметрично мыслить в единицах (называть ли операции вычислительных машин мышлением – вопрос, по Н. Винеру, чисто терминологический; кстати, логика отношений, складывающихся между машиной и сознанием, достаточно сложна, и пока затруднительно сказать, оправдаются ли надежды Д. Чалмерса, который полагает, что «перспективы машинного сознания можно признать хорошими – пусть не на практике, но хотя бы в принципе («Сознающий ум» IV. 9, 6)) искусственный интеллект не способен. Указанное обоснование сопряжено и с решением вопроса, имеет ли, перефразируя М. Фарадея, сама размерность эстетическое значение, возможны ли эстетические критерии интеллектуальности. Конечно, при этом надо учитывать и то, сколь сложно определить обобщающее отношение между искусственным интеллектом (как не только отчаянно умозрительной, но и практической проблемой современной науки) и красотой разума – этим эстетическим рационализмом как таинством «космической религиозности» (А. Эйнштейн).