Познание как произведение. Эстетический эскиз

Эстетическая реальность сама является формой развития искусственно созданного мира, она неотделима от создания и восприятия «ментальных вещей» (Леонардо), эта реальность запечатлела в себе некоторые черты субстанционального акта сотворения человека по образу и подобию Божию, она – знак того, что Ницше называл близостью Бога. Эстетическое можно с полным правом поместить в самое начало конвергентности, поскольку в нем свернуто в монаду все то, из чего слагается путь, по которому совершается возвращение утраченного человеком подобия Богу. С одной стороны, человек способен понять то, что он сделал сам. Но в отличие от робота, движения которого не следует принимать за смысловые, – подобия духовной марионетки, которая выглядит мыслящей и чувствующей, а в действительности она управляема какой-то другой – антропологической – силой, которая находится в состоянии предрождения. Эта марионетка является как бы одушевленной игрушкой, неким полусуществом, которое не имеет автономного источника своих собственных состояний, которая идентифицирует себя с мертвым знаками (что мы можем выделить в автоматизме действий нейроморфного искусственного интеллекта?). Оно не может быть субстанцией, то есть носителем самого себя, в координацию его движений включен выдуманный из головы элемент, который входит в наше общение как нечто инородное. Эстетика здесь стоит перед проблемой, как описать эту аналогичную реальность, этого «механического бога», рисунок которого задан и не может быть нарушен, его руки двигаются, а выражения нет.

Эстетическая топология может быть представлена фигурой тождества конвергентности и совершенства, при этом сама проблематика совершенствования человека все в большей мере приобретает облик синтеза интеллектуального сознания и конвергентного технологизма. Речь идет не просто о том, чтобы продумать форму семантики искусственного – этой предпосылки рационального человеческого познания. Речь идет о другом – о властвующем в эстетической теории понятии подобия (и связанного с ним понятия символа); эстетике дан, говоря словами В. Биньямина, дар видеть подобия – в данном случае подобия эстетической архитектуры, проектирующей компьютерную программу. Иногда эстетическое сообщение и сигнал откладываются так, что их контур служит подготовкой для всего контура компьютерной культуры. Владея этим даром, сознание (с его неясной природой, а она не вычислима в принципе, из-за чего трансцендентальный предмет не может быть смоделирован на компьютере) способно творить сотворенным сотворенное, протянуть руку форме исполнения и одновременно вызывать неисполнимость, оно выявляет возможности создания новых форм искусственной жизни, компьютерной имитации человеческого разума. В эстетический дискурс постоянно вмешивается интуиция, но сегодня исследователи предполагают, «что в ближайшем будущем появятся концептуальные и математические модели, связанные с интуицией…. В процессе творчества огромную роль играет метод проб и ошибок. Выбор в огромном пространстве возможностей, который опирается на интуитивное представление (например, о гармонии или красоте), на аналогии, на предшествующий опыт автора. И возможно, именно на этом уровне лежит понимание процесса творчества и связанные с ним “макромодели”»[138]. Но чем больше интуитивное будет формализоваться, тем дальше оно будет отдаляться от искусственного и приближаться к естественному. И вполне закономерно говорить об эстетическом порождении старой как мир виртуальной реальности, существовавшей задолго до компьютеров, – рукотворной, сошедшей со страниц художественных произведений, в ее власти человек находился издревле. Но какое отношение имеет эстетика к описанию нынешней виртуальной реальности, окажется ли думающая машина таким интеллектом, который можно рассматривать не просто как искусственное приложение, а как объект интеллектуального удовольствия, каковы эстетические импликации самосовершенствующегося искусственного разума как великого изобретения, внедренного в познание, сблизится ли он по «таланту» с человеческим разумом, который участвует в создании образов и в идеале он должен принять трансцендентно налагаемую на него форму, принять образ, определяющий всю гамму антропологического апостериори, на восходящих ступенях которой ощущается сопредельность абсолюта? В чем-то фигура человеческого разума напоминает фигуру поэта, который, в отличие от искусственного разума с его холодной интеллектуальностью и механическим мимезисом, может, по словам П. Валери, воспроизводить лишь квазимеханизмы, которые были бы способны вернуть ему энергию.