Познание России. Заветные мысли (сборник)

Все это происходило от застенчивости, необычайного волнения перед новым человеком, и, когда он кричал, он кричал в сердцах на себя самого.

Первая встреча решала судьбу отношений. Если посетитель не испугается, а ответит спокойствием, он угомонится и польется у них интересная беседа.

Немногие понимали этот нрав, а если понимали, то не владели собой, не умели скрыть своего переполоха, и тогда их отношения навсегда оказывались тяжкими: одного пугали, другого раздражали…

…Кончила я курсы, мечтала получить школу на Шлиссельбургском тракте: мне уже были дороги налаженные там чтения и занятия с рабочими Обуховского завода. Это дело не вышло.

В моих надеждах и огорчениях принимали участие Анна Ивановна и Иван Михайлович Чельцов (ученик Менделеева). Последний уже спрашивал, каковы мои сведения в области химии. Я угадывала, что он хочет устроить меня в своей лаборатории, но угадала и его колебания. Ведь тогда существовал “женский вопрос” во всей силе. Женщины на научной работе насчитывались единицами. Чельцов боялся трений не столько со стороны начальства, сколько со стороны самих служащих. За советом он поехал к своему учителю и другу. Менделеев ответил:

— Отлично! Возьмите барышню! У меня в университете была одна еврейка. Ух, какая работница была! Непременно возьмите!.. Только я знаю, о ком вы говорите… Я сам ее беру!

Иван Михайлович отступил. Хотя, как он мне потом говорил, я проигрывала материально, но он понимал, какое для меня было счастье иметь руководителем Менделеева.

Об этом соревновании в области “женского вопроса” я узнала года два спустя, а тогда дело представлялось так.

Пришла к нам в Новый год (1898) Анна Ивановна и сказала, что у ее мужа есть временная работа вычислительного характера и чтобы я завтра же шла к Дмитрию Ивановичу.

…Я знала, что порог кабинета, кроме жены и дочерей, переступали только две женщины: М. И. Ярошенко (вдова художника; Дмитрий Иванович любил живопись, понимал ее, и его ближайшими друзьями в свое время были художники Ярошенко, Куинджи и Репин) и М. А. Семечкина. Обеих он уважал за выдающийся ум и любил с ними беседовать.

Велик был мой трепет перед порогом кабинета, но чутье подсказало, как вести себя, и самообладание выручило. Менделеев с первых же слов подчеркнул, что работа временная, и я могу исполнять ее по желанию: или дома, или в Главной палате мер и весов. Я предпочла второе. Затем он начал объяснять, в чем она будет заключаться: “Будете декременты вычислять. Возьмете бумагу квадраченую, сошьете… э-э-э… тетрадь примерно в писчий лист, станете писать элонгации… э-э-э… А! Черт побирай! Если я все объяснять должен, так мне самому легче вычислить”.

Это Дмитрий Иванович прокричал во весь голос. Но я успела уже рассмотреть его глаза. Они всегда казались щелками, но если он их хорошо раскроет, они большие, синие, чистые.

В это мгновение вместо испуга я почувствовала прилив нежности. “Совсем как мой папа”, — пронеслось в голове, и я ответила спокойно: “Ничего, Дмитрий Иванович, я посмотрю и все пойму”.

Менделеев, молча пристально посмотрел на меня: “Я вас к Василию Дмитриевичу направлю: он для вас будет значить примерно то же, что я для него. А сам я разговаривать с вами не буду: я ведь корявый. Заплачете, пожалуй, краснеть будете. Я не могу! Через него все! Все через него-с! Когда думаете-с начать?”

“Завтра”.

“Не надо-с! Тяжелый день. Во вторник приходите”.

Аудиенция кончилась, и я встала, чтобы уйти, но меня остановил грозный окрик: “Карандашей не уносить! Куда карандаш забрали?”

Я сообразила, что Дмитрий Иванович заподозрил меня в рассеянности, и, улыбаясь, быстро показала ему пустые руки, даже пальцы растопырила.

Менделеев засмеялся: “Х-х-х! Бывает ведь! Я сам уношу”.

Может быть, это незначительное обстоятельство послужило к тому, что между ним и мной никаких посредников не оказалось, и решило навсегда характер наших отношений, всегда мягких и доверчивых.

Через пять дней Дмитрий Иванович звонил проф. Чельцову: “Возьмите к себе барышню в лабораторию. Я так смотрю, что это полезно для смягчения нравов. Обо всем ведь приходится думать. И сейчас заметно уже у нас: пятый день не ругаемся. Чище как-то стали!”

…Итак, я сижу и вычисляю с пылающими щеками и бьющимся сердцем. Место мне указано самим Менделеевым рядом с его кабинетом. Вычисления несложные пока, но материал огромен, и результат должен совпасть с менделеевским. От качества моей работы зависит ее превращение из “временной” в постоянную.

Я отлично понимаю, что название “временной” придумано на случай, если я окажусь негодным работником. Я здесь первая женщина. Если попытка окажется неудачной, я посрамлю не одну себя. И потому щеки пылают. Для требуемой точности мне необходимы восьмизначные логарифмы, единственный экземпляр их лежит в кабинете Менделеева на его письменном столе, а сам Дмитрий Иванович погружен в работу.