Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта

Мне становилось не по себе, во мне нарастала тревога, ужас. Боль была физической, и в то же время она была сосредоточена где-то в глубине скульптуры. Этот изъян в ней был изъяном во мне. Если бы я поняла, что с ней не так, я бы открыла что-то важное о себе. Чтобы ощутить эту связь со скульптурой, человек должен быть открытым, восприимчивым и смиренным.

Это смирение, которое у Стилиновича становится ничем, у Буржуа превращается в источник власти. В погоне за чередой несвязных образов, которые составляют то ли воспоминание, то ли предчувствие боли, она в каком-то смысле сама перевоплощается в скульптуру:

В мое сознание прокралась мысль, что у скульптуры нет опоры, она никак не соотносится с полом. Одна ее половина была отрезана столом. Мне казалось, что и я, возможно, рассечена пополам. Я ощутила пугающе полное единство со скульптурой. Я чувствовала, что меня разрезали надвое. Представляла себе кариатиду или женщину, разделенную пополам. Думала о кухонном ноже, который разрежет меня, и о страхе перед этим ножом. Идентифицировала себя с мясом, которое поставила запекать. Я ощущала напряжение в талии и переживала детский испуг.

Эти образы, однако, выглядят как символы, как фантомы страдания: «Но я все же думала: „Ты не кариатида, ты не мясо, ты не пассивна. Ты активна. Пусть это происходит не с тобой, а с кем-то другим“». Так изначальное единение с произведением искусства становится силой, которая позволяет выразить боль, не впуская ее в себя. Завершение работы зависит от способности художницы осознать чувство и избавиться от него, поместить его в вещь: «Навязчивые мысли отступили. Я переделала скульптуру, и теперь она стояла на полу». Буржуа пишет, что подобный «опыт» был «изматывающим»[207].

Не зря Буржуа сделала яркое заявление: «Я специализируюсь на боли. Придаю смысл и форму разочарованию и страданию. Я ищу формальное выражение всему, что происходит с моим телом. Таким образом, можно утверждать, что боль — это цена формализма»[208]. Я обращаюсь к «Арке истерии» (1993) Буржуа, которая давно вызывает у меня интерес, будучи формальным выражением боли (илл. 16)[209]. Она сближается с другими работами, которые я анализирую: здесь тоже наблюдается отказ от связи между лицом и болью. Кроме того, скульптор подвергает сомнению гендерные стереотипы о боли, демонстрируя истерзанное, но внешне лишенное половых признаков тело. Существует множество версий этой работы, та, которую изучал я, выполнена из полированной бронзы. Безголовое мужское тело подвешено в воздухе. У него нет гениталий. Оно изогнуто в форме arc-de-cercle, или арки истерии, которую ввел в обиход Жан-Мартен Шарко, когда изучал истерию в парижской больнице Сальпетриер в XIX веке. Пациенты с истерией охотно принимали эту позу, прогибаясь в болезненной судороге, как на знаменитом изображении «истинного опистотонуса».

^{Илл. 16. Луиза Буржуа. Арка истерии. 1993 (© The Easton Foundation / VAGA at ARS, NY and DACS, London 2022. Изображение воспроизводится с разрешения правообладателя)}